К истории 6-го выпуска ЛНВМУ (1945-1953 год).

В составлении настоящей брошюры принимали участие почти все выпускники бывшей 6-роты. При этом особую техническую помощь оказали Володя Муратов, Толя Андреев, Ростислав Красюков, Юра Панферов, Толя Чаликов, Виктор Холмашкеев, Олег Куриков,  Юра Манейско,  Женя Кондратенко, а также Вера Николаевна Курикова и Юлия Робертовна Венецкая.

Ну а какому мальчишке в 10-летнем возрасте не хочется стать моряком? Так что решение было принято и в мае 1945г. я приехал к cвоему деду по матери Н.И.Лепорскому в Ленинград из эвакуации и мои документы были поданы в училище, куда меня пригласили письмом для сдачи экзаменов в июне 1945г. Первый эшелон абитуриентов был не многочислен, где-то около 20-30 чел. Нас разместили в одной из комнат (кубрике) Училищного дома на наб. Б.Невки. Помню, что в числе первых абитуриентов были Юра Зима, Аскольд Кузьмин, Виктор Холмашкеев, Коля Подлесов, Юра Панферов, Дима Чистяков, Кузьминцев, и др. Мы стали знакомиться, проходили медицинский осмотр и строгую медкомиссию. В свободное время с увлечением играли в футбол на газоне меж старых деревьев cадика у домика Петра I на Петровской наб. Постепенно к нам присоединялись новые абитуриенты и нас становилось с каждой неделей всё больше и больше. Кажется в июле мы начали сдавать вступительные экзамены: русский яз. (диктант) и математика (письменная работа). Прошедшие все испытания были зачислены кандидатами  в воспитанники училища и нам выдали первую в нашей жизни морскую рабочую форму (робу) с морским воротником-гюйсом и бескозырку, но без ленты.

Теперь о художественной  самодеятельности. В памяти сохранились спектакли в клубе на английском языке, например. «Гулливер в стране лилипутов», где Гулливера играл наиболее высокий воспитанник из старшей роты (Кузнецов), а лилипутов самые маленькие ребята  из нашей 6 роты (С.Брунов, Ю.Манейско и др.). В программу каждого концерта почти всегда входили выступления хора воспитанников и обязательно читались стихи известных поэтов или собственные (Ю.Панферов, Ю.Бохоров, Р.Расс). Как правило в программу включались выступления наших акробатов Марка Городинского, Игоря Тищенко, Володи Курёхина, Володи Лепешинского, а с 49г. и его будущей жены – Муси.

Панферов Юрий Георгиевич (пантера). В 1954г. с 1 курса минно-торпедного факультета I ВВМУПП списан на флот и проходил службу матросом срочной службы кадровых вспомогательных команд Балтийска и Ленинграда до 56г. В 1956-58г.г. на комсомольской работе в Петроградском РК ВЛКСМ г.Л-да. С 1956г.- первый начальник штаба комсомольского патруля  Петроградского района. В 1958-64г.оперуполномоченный уголовного розыска  Ждановского ОВД, в 1964-65г. участковый инспектор по связи с общественностью  отдела службы УВД Л-да. В 1965г. поступил на вечернее отделение Академии МВД в Л-де, которую окончил с отличием  в 1969г. В 1968-69г.г. руководитель группы  организационно-инспекторского отдела УВД города. В 1970-71г. зам. начальника оперативного отдела УВД Леноблгорисполкомов, а в 1975-77г. нач-к УВД Василеостровского района города; в 1977-86г.г. начальник областного отдела управления охраны общественного порядка  УВД  Леноблгорисполкомов. С 1986г. в отставке. Награждён знаками: «заслуж. работник МВД СССР, «Отличник милиции» и 7 медалями. Подполковник милиции. Женат с 1959г. имеет одного сына. Хобби: студия художественного слова, пишет стихи, работает на даче.

Панферов Юрий Георгиевич: Документы, касающиеся  предков Юрия по отцовской  линии. Большинство из них, как следует из нижеприведенного, служило на Российском флоте с начала ХIХ века. Материалы к истории 6-го выпуска (1945-1953). Санкт-Петербург. 2003 г. Приложение №1.1.

Панферов Ю.Г. (Воспоминания). Из архива Грабаря В.К.

Тем летом (в 1958 году - В.Г.) на Кировском стадионе произошли массовые беспорядки. И все из-за того, что какому-то идиоту из партийных бонз, пришло в голову разрешить продажу спиртных напитков на стадионе во время матча. Получив разрешение, работники торговли продавали водку даже тем, кто уже не стоял на ногах. В тот день водка лилась рекой

За несколько минут до окончания матча вратарь "Зенита" пропустил в свои ворота мяч. Какой-то пьяный болельщик бросился с трибуны на поле, крича вратарю:  "Я тебя сейчас прибью!» Его задержали. Видя это, охмелевшая толпа броси­лась на поле стадиона и начала бить стоявших у кромки милиционеров.

Заслонив собою игроков, милиционеры провели их по туннелю в раздевалку под трибунами и закрыли за собой ворота. Футболистам повезло, они отделались легкими синяками и царапинами, чего не скажешь о милиционерах. Например, у заместителя начальника Ждановского отдела милиции Юрия Михайловича Осипова была сильно рассечена камнем голова, многим милиционерам также потребовалась медицинская помощь.

Увидев происшедшее, я побежал в помещение временного штаба патруля, и перевел своих ребят в пикет милиции. После этого работники милиции закрыли вторые ворота с другой стороны туннеля. В толпе все громче и громче звучали призывы бить зенитовцев и милицию.

Осипов попросил меня и еще нескольких членов штаба патруля пойти в толпу, узнать обстановку и запомнить тех, кто подстрекает к беспорядкам. Вот тогда я и понял, что такое распаленная толпа и массовые беспорядки. Пьяные хулиганы, почувствовав слабость милиции, полностью распоясались. Драки и беспричинные избиения ни в чем не повинных людей возникали повсеместно.

Били в первую очередь тех, кто призывал угомониться, защищал своих товарищей, а во вторую очередь тех, у кого были повязки патрулей. Я увидел, как зверски били четырех курсантов военно-морского училища, которые заступились за какого-то мужчину. Попытался им помочь, но в толпе заметили у меня комсомольский значок, и под крики: "Он из патруля! Бей его!", меня повалили на землю и стали бить ногами. Один из хулиганов, которого я хорошо запомнил и потом опознал, ударил меня ломом по спине.

В это время кто-то начал бить стекла у стоявшей рядом милицейской машины, все ринулись туда, и я ползком выбрался из толпы. Ко мне на помощь подбежали Балан и Раков. Вместе мы помогли курсантам подняться с земли и унесли двоих, кто не мог дойти до медпункта.

За нами закрыли ворота,  но минут через 10 толпа взломала их и ринулась в туннель. Положение спас оперативник уголовного розыска Феликс Сориц, который с криком:  "Стрелять буду!" произвел два выстрела в воздух из "Макарова". Толпа остановилась. Кто-то из милиционеров выстрелил еще несколько раз. Толпа повернула вспять и побежала. Милиционеры прикрыли за ней ворота и выстроились вдоль них цепочкой.

К этому времени подоспела подмога - прибыла рота конвойных войск МВД и две роты курсантов. Одновременно с войсками прибыло более 20-ти "автозаков" или, как их называли в народе "воронков". Приехал также и начальник Ленинградской милиции Соловьев.

 Из 80 - 90 тысяч присутствовавших на стадионе болельщиков большинство ушло с его территории. В беспорядках принимало участие от 5 до 10 тысяч человек. Ко времени прибытия войск осталось около 2-3 тысяч наиболее активных участников и подстрекателей беспорядков.

Курсанты прошли строем и встали в одну шеренгу вдоль стены чаши стадиона. Случайно они оказались из того же училища, откуда были и избитые ребята.  Соловьев приказал отправить пострадавших в госпиталь, причем сделать это так, чтобы их увидели товарищи. Этого было достаточно, разъяренные увиденным моряки, сняли ремни с бляхами и шеренгой пошли на толпу, хватая и передовая нам и милиционерам всех, кого они догоняли. Толпа повернула вспять и побежала. Мы подбирали сбитых с ног и сажали их в "воронки". Задержанных отвозили в здание штаба на Дворцовой площади, в левом крыле которого тогда располагалось Управление милиции Ленинграда. 

На стадион прибыли машины скорой помощи со всего города.

В результате массовых беспорядков пострадало более 200 человек, было перевернуто, разбито и приведено в негодность более 10-ти милицейских и пожарных машин, выбиты все стекла в здании чаши стадиона, разломана большая часть скамеек, на которых сидят зрители, растащен и приведен в негодность, либо похищен весь садовый инвентарь. Об общей сумме ущерба, как и о том, сколько было пострадавших и умерших в больнице, руководство страны и города предпочло умолчать. Сообщений о массовых беспорядках в печати не было.

Спиртные напитки на стадионе никогда больше не продавались. 

Для меня же происшедшее было хорошим уроком. Я учел все допущенные руководством ошибки, что впоследствии позволило мне дважды: один раз в Парке Ленина, а второй в Выборге, предотвратить назревавшие массовые беспорядки. Уроки эти таковы:

-на стадионе руководство города неоднократно через громкоговорители местной радиосети обращалась к толпе с призывами прекратить беспорядки, взывало всех членов партии обуздать хулиганов. Откликнулись только несколько партработников, прибывших в пикет, а все рядовые коммунисты предпочли просто покинуть территорию стадиона.

- никто из руководства не попытался выйти к толпе и поговорить с нею. Я же в будущем смог предотвратить беспорядки дважды потому, что выходил на возвышенное место и спокойно, часто с шутками, успокаивал толпу, стараясь локализовать, а затем и исключить у людей "стадное" чувство.

- пожарные машины, прибывшие для того, чтобы из шлангов под большим давлением поливать водой разбушевавшуюся толпу. Но пожарные допустили ошибку, подъехав слишком близко без охраны милиции, их шланги были разрезаны, а машины перевернуты и искорежены.

Я приехал на дворцовую площадь в 24 часа, на последнем автозаке. В здании Штаба на втором этаже есть один длинный коридор,  идущий от его левой стены до центральной арки. На всем протяжении этого коридора у стены под охраной стояли задержанные,  а мы, комсомольцы и работники милиции шли по коридору и опознавали тех, кто на стадионе не просто кричал, а действовал. Я впоследствии на суде выступал свидетелем в пользу обвинения по трем обвиняемым. Лично видел, как они избивали людей, переворачивали и крушили машины. Один разрезал шланги в двух пожарных машинах, а другой бил курсантов и "проехался" по моей спине ломом.

Суд состоялся через месяц. Судили всего 15 или 16 человек, точно не помню. Вина их была очевидна и доказана полностью показаниями множества свидетелей и потерпевших. Свидетелями были не только работники милиции и члены комсомольского патруля, но и те, кто уже вышел из больниц, и те, кто обратился в милицию с заявлениями об их избиении, или просто видевшие, как били их товарищей.

После того трагического события минуло сорок пять лет. Телевидение «отметило» этот черный день тенденциозной передачей, в которой все было поставлено, как говорится, "с ног на голову". На нее пригласили одного из осужденных на том суде, который долго говорил о том, какой он хороший, и как несправедливо его осудили. Никого из пострадавших свидетелей или бывших работников милиции, конечно, не позвали. Вся передача была акцентирована на том, что процесс, якобы был политическим и, мол, всех задержанных хотели судить по пресловутой 58-й статье. Ведущий, хотя прямо и не говорил, но было ясно, что он намекает на активное участие в этом КГБ, что комитетчиков, якобы, осадил лично Хрущев, дав распоряжение никого не судить по политическим статьям.

Категорически утверждаю, что процесс был сугубо уголовным с самого начала. В тот же день были возбуждены уголовные дела по статьям, предусматривающим наказание за хулиганство, нанесение телесных повреждений и уничтожение госимущества. Ни у кого даже не было мысли возбуждать дела по политическим статьям, так как на стадионе не звучало ни одного антисоветского высказывания. К уголовному процессу КГБ не имело никакого отношения. Ни на стадионе, ни в здании Управления милиции, ни не суде не было ни одного комитетчика. Я это знаю, поскольку впоследствии, работая в "Большом доме" на Литейном, 4, имел специальный допуск на верхние этажи с 4-го по 8-й, где располагалось КГБ, регулярно обедал в столовой на 7-м этаже и знал в лицо всех следователей и оперработников УКГБ и его руководителей.

Из тысяч людей, бесчинствовавших на стадионе, было задержано около 500 человек, а привлечено к суду только полтора десятка. Остальных к утру отпустили и те, кто был внешне трезвым, не понесли никакого наказания. Пьяные отделались только штрафами.

По каждому из осужденных было минимум 3-4 свидетеля. Все они, кстати, были на суде с перевязанными руками и головами, некоторые пришли в суд на костылях. Сами подсудимые тогда свою вину не отрицали, выглядели в отличие от свидетелей здоровыми и подробно рассказывали о своих противоправных действиях, правда, старались все время свалить свою вину на других.

Когда был объявлен приговор, Соловьев подошел к Осипову и, ткнув в меня пальцем, сказал: "Чтобы этот парень через неделю работал у тебя опером".

Уже на следующий день меня вызвал секретарь райкома комсомола и сказал, что я по комсомольской путевке направляюсь работать в милицию. Я же мечтал о филфаке и от такого предложения категорически отказался. Тогда он сказал, что я либо иду работать в милицию, либо кладу комсомольский билет на его стол. Пришлось идти в милицию.

1963 год Дело Нейланда

Не успел я приступить к новой должности, как произошло событие, благодаря которому я чуть не лишился и погон и работы в милиции. В одном  из домов на Сестрорецкой улице в Новой деревне случился пожар. В горевшей квартире были обнаружены тела женщины и ее ребенка, со следами зверского убийства. Через неделю, когда я уже передал дела новому оперативнику, мне позвонил мой бывший агент и попросил встретиться, сказав, что имеет очень важную информацию, которую передаст только мне. Мы договорились о встрече. Так начиналось пресловутое "дело Нейланда", прогремевшее на всю страну.

Недавно, в день сорокалетия с момента этого убийства, по телевидению прошла передача, в которой принимал участие бывший в ту пору экспертом научно-технического отдела УВД Ленинграда и области Кальварский. Он рассказал о том, что на месте преступления им были найдены многочисленные отпечатки пальцев Нейланда, и вдруг заявил, что уже к вечеру преступник был известен. Я всегда относился и отношусь к Кальварскому с большим уважением, поскольку знаю его как прекрасного специалиста в своей области, так как, работая в дежурной части ГУВД, постоянно имел с ним дело. В то же время, как говорится, "Александр Македонский тоже был  великим полководцем, но зачем же стулья ломать!" Весь фокус состоит в том, что отпечатки хоть и были получены, но сравнивать их было не с чем. Нейланду было всего 14 лет, он не был судим, и, следовательно, в Картотеке НТО не мог значиться. Могло, конечно, случиться, что кто-то из оперов «откатал» ему пальчики на всякий случай. Я и сам не раз делал это, работая с мальчишками. Но вряд ли кто поделится своей коллекцией с коллегами, поскольку такое дактилоскопирование являлось незаконным.

Преступление это на свое несчастье раскрыл я при помощи своего бывшего агента, который при встрече сообщил мне все подробности убийства, рассказанные ему Нейландом, а также и о том, что убийца вместе с похищенными ценностями и деньгами удалился в желанный город Сочи. Когда я пришел к Б.Б. и, спросив, было ли что-либо подобное на территории отделения, пересказал ему информацию, полученную от агента, мой бывший шеф, аж, подскочил от радости. Срочно было проинформировано руководство Управления милиции, а через несколько дней Нейланда задержали в Сочи и этапировали в Ленинград.

Преступление было необычным, четырнадцатилетний мальчишка, совершив убийство, спокойно пообедал всем, что было вкусного в холодильнике, собрал все ценные вещи и деньги, а затем поджег квартиру и спокойно удалился. Обо всех подробностях этого дела было доложено лично Хрущеву, который дал указание издать Указ Президиума Верховного Совета о возможности применения к Нейланду высшей меры наказания - расстрела. Суд не посмел возразить, и Нейланд был расстрелян. Было это, конечно, грубейшим нарушением не только законов СССР, не предусматривавших смертную казнь для несовершеннолетних, но и всех норм Международного Права. Эта промашка эхом аукнулась и мне.

Хрущев, которого все в стране звали «кукурузником" за его пристрастие к этой сельхозкультуре, постоянно изрекал на весь мир бредовые идеи. Сначала заявил, что все мы скоро будем жить при коммунизме, на что народ отреагировал как-то вяло, с шуточками: сперва, мол, прилавки в магазинах наполни. Затем он выдал «перл» похлеще: за 18-20 лет в стране будет полностью ликвидирована преступность. Тут, уж, засмеялись работники милиции и прокуратуры, только КГБ-шники ходили с каменными лицами, боясь, что, если засмеются, то на них настучат.

Страна привыкла стучать друг на друга при Сталине, но "стук" автоматически продолжался и после него. Хрущев хоть и запретил милиции и КГБ вербовку агентуры на компромате,  но не возражал против вербовки на патриотизме. Запрещено было вербовать только членов КПСС, видимо предполагалось, что они и так должны "стучать". "Патриотов", готовых идти в агенты КГБ было, хоть отбавляй.

Но это – в КГБ. Другое дело милиция. Вербовать-то им надо только тех, кто сам побывал в местах не столь отдаленных или имеет тесные связи с таковыми. Кто же из таких людей согласиться стать агентом из любви даже к такой даме, как Родина, на которую большинству из них наплевать. При этом ответственность за работу агентуры была возложена на оперов.

Вот в такое время возникло дело Нейланда. В  процессе следствия сразу выяснилось, что я своего агента завербовал на компромате, поймав на мелкой краже, а также, что он вместе с Нейландом полгода назад совершил грабеж.

Участие моего агента в грабеже было смехотворно ничтожным. Когда они вдвоем проходили мимо кинотеатра "Юность", Нейланд сорвал с какого-то мужчины шапку. Они побежали. Метров через двести Нейланд передал ему эту злополучную шапку, которую тот через несколько метров выбросил. Вот и все.

Количество написанных мною разным инстанциям объяснений, наверное, могло бы составить увесистый том. В конце концов, меня вместе с начальни­ком уголовного розыска Ленинграда вызвали в административный отдел Обкома Партии. Я никак не мог понять, почему, туда? Я уже ушел из комсомола по возрасту, а в Партию еще не вступил и был на тот момент беспартийным.

Спас меня начальник уголовного розыска Желтов. Был он опером, что называется "от сохи", умным, понятливым человеком и всегда защищал своих подчиненных. После получасовой нотации, которую нам прочитали,  он бодро доложил, что меня уже наказали, объявили выговор и перевели из оперов в участковые. В Обкоме, похоже, люди сидели тоже понятливые и не стали уточнять, что я стал участковым еще до совершения Нейландом убийства. Все были удовлетворены и меня оставили в покое.

Так я "схлопотал" свой первый выговор. Потом их у меня было не мало. У нас в милиции ими не "награждали" только бездельников, от тех старались избавиться, переведя куда-нибудь в другую службу.

1974 год На  этот период моей работы пришлось одно событие, которое теперь можно назвать историческим. В Москве тогда состоялась несанкционированная выставка картин. По способу ее ликвидации (при помощи бульдозеров) она впоследствии получила название «Бульдозерной». Многие из ее участников, непризнанные в стране художники-абстракционисты, были хорошо известны за границей, и этот инцидент далеко не улучшил имиджа задубевших членов нашего стареющего Политбюро. Под осуждение мирового сообщества, они решили провести подобную же выставку в Ленинграде. Романов определил для этого мероприятия ДК имени Газа. Организацию и обеспечение охраны общественного порядка на выставке Кокушкин и Надсон поручили начальнику Оперативного отдела, то есть мне. Задача была сложной.  От меня потребовали с одной стороны не допустить ни одной антисоветской выходки, а, с другой сделать так, чтобы все художники остались довольны. Это позволило бы опровергнуть слухи об их притеснении в СССР.

Меня предупредили, что на выставке будут присутствовать сотрудники КГБ. Сказали также, что их вмешательство нежелательно и будет означать, что я со своей работой не справился.

В те времена между сотрудниками милиции и КГБ существовал определенный антагонизм. Они снисходительно называли нас "младшими братьями", а мы считали большинство из них бездельниками, с меньшими, чем у нас, обязанностями и большей зарплатой, и старались встречаться с ними как можно реже.

Поняв всю сложность задачи, я попросил всех художников, чьи картины выставлялись, собраться для откровенной беседы. Я обратил их внимание на то, что при всей щекотливости ситуации наши интересы совпадают. Все мы хотим, чтобы эта выставка прошла без эксцессов, тогда бы выставки стали проводиться регулярно, и они могли бы спокойно продавать свои картины. Но это будет возможно только, если на выставке не будет никакой политики и никакой антисоветчины, иначе ее просто "прикроет" КГБ, что не сулит ничего хорошего ни мне, ни им.

Мы нашли общий язык, и они сами предложили указать на тех, кто собирался приехать из Москвы, чтобы превратить эту выставку в политическую трибуну и сорвать ее. Я пишу обо всем этом так подробно потому, что несколько лет назад в одной газете была статья, в которой моя роль в обеспечении порядка на этой выставке была показана, мягко говоря, тенденциозно. Например, писалось, что я чуть ли ни призывал поставить всех художников к стенке и расстрелять. Забавно, что такая фраза действительно звучала, но совсем в другом, юмористическом контексте. Дело было так: поскольку число желающих посетить выставку ожидалось весьма большим, я организовал у входа в ДК Газа "коридор" из металлических ограждений, у которых стояли милиционеры и впускали посетителей группами, по мере выхода людей, уже осмотревших выставку. Наплыв народа в действительности превзошел ожидания. Художники попросили организовать проход без очереди для их родственников, друзей и просто приглашенных ими знакомых. Я пошел им навстречу и сделал второй проход - между общим коридором и стенкой.

  Кто-то из художников пошутил: посетителей, мол,  в коридор, а художников с их родней "к стенке!" Мы все посмеялись, а участникам выставки эта фраза понравилась, и они ее часто потом повторяли.

Все приехавшие из Москвы участники "бульдозерной" выставки обещали своим ленинградским коллегам вести себя прилично, и также были пропущены мною вне очереди. Почти все они сдержали слово. Мне пришлось принять меры только к некому Глезеру (не путать с Александром Давидовичем Глезером). Он в это время оформлял документы на эмиграцию в Англию и, по словам знавших его, чтобы заработать политический багаж, собирался устроить антисоветский митинг. Сами художники указали на него, стоящего на улице у "коридора", и просили меня не пускать его на выставку. В это время Глезер, желая с кем-то поговорить, прошел прямо через цветочную клумбу. Для меня это был достаточный повод, и я по рации дал милиционерам команду задержать и оштрафовать его. Он сразу стал пререкаться, оскорблять милиционеров и отказался пройти с ними в пикет, а когда они попытались взять его под локотки, начал материться и оскорблять их. Этого уже хватало для осуждения в административном порядке на 15 суток. Он их и получил от судьи Кировского нарсуда, которая приехала необычно быстро, видимо, по приглашению бывших на выставке комитетчиков. Я сам отвез Глезера в спецприемник. По дороге он начал что-то говорить о серости милиции, но, когда я прочитал ему пару стихотворений Есенина, он пришел в восторг, и мы всю дорогу проговорили о поэзии.

Потом начальник спецприёмника дважды говорил мне, что Глезер очень хочет со мною встретиться, так как я ему понравился. Но он был мне не интересен. Через 15 суток его освободили, и он уехал в Англию. Больше я о нем не слышал.

В остальном же, выставка прошла отлично, если не считать того, что в день ее закрытия художники "наклюкались до поросячьего визга". Я приказал их не трогать, а развезти по домам и гостиницам.

Кокушкин и Надсон были довольны. Судя по всему, довольно было и руководство УКГБ, быстрее нас доложившее в Москву об успешном завершении выставки. Ничего другого от них я и не ожидал.