Главная

Коррида над бездной. Александр Мозговой. - Морской сборник № 7, 1992 г.

 Багдасарян с «трофеем» Фото П. Кривцова
НА АТОМНОЙ подводной лодке, которой командовал Борис Багдасарян еще во время службы в Приморье, жила крыса. Моряки ее приручили и звали Машкой. Она обитала в центральном посту, однако своего присутствия людям не навязывала. Обычно пряталась где-нибудь за магистралями. Впрочем, всякий раз, когда на корабле перед выходом в море осуществлялась проверка на герметичность, зверек неизменно появлялся. Как только давление в лодке падало и раздавалась команда «Слушать в отсеках», крыса выбегала из укрытия, садилась на задние лапы, а передними била себя по ушам. Мол, ребята, кончайте ваши игры, у меня перепонки лопнут.
Как-то ПЛА готовилась к очередному выходу на боевую службу. Провожать ее пришел командир части контр-адмирал Владимир Яковлевич Корбан. Стоя ли они на пирсе с Багдасаряном и беседовали, а на лодке проводилась проверка на герметичность. Наконец старпом доложил: «Подводная лодка к бою и походу готова. Машки нет». Корбан последнюю неуставную фразу не понял и потребовал разъяснений. «Это наш особый код», — коротко ответил Багдасарян, у которого настроение заметно испортилось.
— Не мог я уйти в дальнее плавание на корабле, с которого сбежала единственная крыса, — рассказывает капитан 1 ранга запаса Борис Суренович Багдасарян. — Весь экипаж сразу узнал об исчезновении Машки и тоже приуныл. Ведь примета о бегстве крыс известна. Требовалось как-то задержать отход.
Багдасарян заявил адмиралу, что не готов к автономке, поскольку снабженцы не завезли на лодку положенного мешка чеснока. Корбану, конечно же, это не понравилось, но он распорядился чеснок доставить. А личный состав субмарины упорно искал Машку. Однако она куда-то запропастилась. И вот уже у сходни сбросили мешок с чесноком, а крысу все еще не обнаружили. Тогда Багдасарян нашел другой повод для отсрочки: сообщил командиру дивизии, что у него один блок мороженого мяса в холодильнике маркирован 1939 годом. «Им мы всю команду в походе перетравим», — доказывал он адмиралу. Корбан рассвирепел, вызвал командира базы, распек его и приказал мясо заменить. Досталось и Багдасаряну за привередливость и задержку с отходом. Но Борис Суренович терпел. Тем временем лодку снова проверили на герметичность. Появился радостный старпом с рапортом: «Машка нашлась...»
Когда почти через три месяца лодка вернулась в базу, Корбан все-таки поинтересовался таинственным «кодом» с Машкой. Багдасарян выложил все начистоту. Владимир Яковлевич на минуту задумался, а потом сказал: «Без этой крысы я тоже не вышел бы в море».
А вот другой выход лодки уже с базы на Камчатке в полигон не сопровождался никакими дурными предзнаменованиями. Он был плановым, обычным. Через несколько дней Багдасарян собирался отправиться в Ленинград, где был зачислен слушателем Военно-морской академии. Понятно, настроение у офицера было приподнятое. Ничто не предвещало беды — экипаж сплаванный. Каждый понимал друг друга с полуслова. Погода отличная. Покинули базу 23 июня 1970 года и сразу же приступили к отработке элементов учебных задач.
— Около двух часов ночи следующего дня, когда проверяющие, кажется, оставили нас в покое, я утвердил проект дальнейшего маневрирования, составленный штурманом Сергеем Костенковым, — вспоминает Багдасарян. — Дело в том, что, находясь в подводном положении, лодка обязана «вертеться»: через определенные промежутки времени совершать повороты, дабы дать возможность акустикам прослушать водное пространство с кормовых курсовых углов. Шли пятиузловым ходом. В 5.40 подвсплыли на перископную глубину. Горизонт чист. Выдвинули радиоантенну — настало время сеанса плановой связи с берегом. Никто ничего нам не передал. Снова нырнули на 40-метровую глубину и начали делать поворот на 90 градусов. И тут в 5.48 акустик доложил, что слышит шумы. Он классифицировал цель как имитатор подводной лодки. Пеленг цели быстро смещался в нос. Определили ее скорость — около 12 узлов. Через 4 минуты объект перестал прослушиваться. Цель попала в зону акустической тени. А в 5.54 раздался удар...
В январе минувшего года американская газета «Чикаго трибюн» опубликовала сенсационный материал. Бывшие члены экипажа атомной подводной лодки ВМС США «Тотог» («Губан» — есть такая рыба семейства окуневых) поведали журналистам о том, что в июне 1970 года их субмарина столкнулась с атомоходом ВМФ СССР типа «Эхо-II» в «северной части Тихого океана».
По их словам, «Тотог» в течение нескольких часов следовала на глубине за «Эхо-II». Потом неожиданно советская подлодка совершила поворот на 180 градусов, увеличила скорость и врезалась в американскую ПЛА. «Тотог» чуть не опрокинулась. У лодки смяло ограждение рубки и оказался поврежденным гребной винт, однако никто из экипажа не пострадал.
После столкновения акустики «Тотог» различили за бортом шумы, «похожие на звуки лопающихся при поджаривании зерен кукурузы». Затем наступила полная тишина. Офицеры субмарины пришли к заключению, что в результате удара произошло разуплотнение муфт валов гребных винтов советской подлодки, в ее прочный корпус стала поступать забортная вода и корабль затонул. Позже этот вывод подтвердили сотрудники военно-морской разведки США. А международная экологическая организация «Гринпис» занесла гибель «Эхо-II» в список тайных ядерных катастроф.
В феврале нынешнего года, как раз тогда, когда в Баренцевом море столкнулась атомная субмарина ВМС США «Батон Руж» и ПЛА ВМФ СНГ типа «Сьерра», в Москву из Вашингтона прилетел Джошуа Хэндлер, возглавляющий в «Гринпис» исследовательский отдел «За безъядерные моря». Я свел американского эксперта с главным штурманом ВМФ контр-адмиралом В. И. Алексиным, который является у нас, пожалуй, самым крупным знатоком аварийности на Военно-Морском Флоте. Обсуждали они многие вопросы. Естественно, вспомнили и о драматическом эпизоде июня 1970 года. Валерий Иванович опроверг утверждение о гибели нашей лодки. «Она еще много лет плавала в составе Тихоокеанского флота, — сказал контр-адмирал. — А ее командир живет сейчас в Москве».
Джошуа Хэндлер должен был возвращаться домой, а уж я не упустил возможности встретиться с бывшим командиром атомохода, попавшего 22 года назад в крутой переплет...
Борис Багдасарян — моряк с младых ногтей. После гибели отца в ленинградскую блокаду паренька определили в только что открывшееся Нахимовское училище, которое он окончил в 1948 году. Это был первый выпуск. Потом высшее военно-морское училище, служба на флоте. Первого в своей жизни ордена — ордена Красной Звезды — удостоен в 1954 году за участие в самом длительном по тем временам автономном подводном плавании. Дизельная лодка 613-го проекта Черноморского флота под командованием капитана 2 ранга Л. Ф. Рыбалко в течение 30 суток не всплывала на поверхность. Аккумуляторы подзаряжали исключительно под РДП. Трудное это было плавание для всех, в том числе и для молодого штурмана — старшего лейтенанта Багдасаряна. Трудное и полезное. И сейчас Борис Суренович убежден, что нет лучшей школы для командиров-подводников, чем служба на «дизелях». Необходимость всплывать для подзарядки, иногда при самых неблагоприятных обстоятельствах, умение ходить под РДП, менее комфортные по сравнению с атомоходами условия — все это, по словам убеленного сединами подводника, «дает богатейшую практику управления кораблем и требует от офицеров постоянной тактической самоподготовки».
К 1970 году Багдасарян уже несколько лет командовал атомными подводными лодками.
Когда Борис Суренович довел свой рассказ до момента столкновения, то потянулся за сигаретой. Закурил и продолжил:
— Удар пришелся нам в корму в районе правого стабилизатора. Лодка тут же клюнула носом и начала проваливаться в глубину. А под килем у нас было две с половиной тысячи метров Объявил аварийную тревогу. Приказал продуть носовую группу главного балласта. Никаких результатов. Принялись продувать весь балласт. И снова без пользы. Лодка продолжала погружаться, Дал команду: «Осмотреться в отсеках!» В ответ — тишина. Ребята, очевидно, были в шоке. Признаюсь, и у меня появились сомнения относительно возможности благополучного всплытия. Пришлось сказать по связи несколько крепких слов. Последовали доклады: «Отсеки осмотрены, замечаний нет». А акустик сообщил: «Слышу шум стравливаемого воздуха». К тому времени я, конечно, догадался, что столкнулся с другой субмариной. И шум стравливаемого воздуха свидетельствовал о том, что наша «подруга» либо всплывала, либо тонула так же, как и мы.
Дифферент на нос постоянно увеличивался: сначала 20, а потом около 30 градусов. Командир БЧ-5 Володя Дыбский пробирался из 2-го отсека в центральный пост ползком, подтягиваясь на руках. Слава Богу, что электролит из аккумуляторов не пролился, удалось избежать пожара и отравлений. Я хотел уже дать команду: «Реверс», т. е. «Задний ход». А сам думаю: «Это будет моя последняя команда». При таком большом дифференте при переходе на другой режим просто могли не включиться муфты, обеспечивающие задний ход, и маневр бы не удался. И тогда точно — конец. И вдруг на отметке примерно в 70 метров стрелка глубиномера задрожала, остановилась и начала двигаться в обратную сторону. С глубины приблизительно в 25 метров мы вылетели на поверхность как пробка из бутылки.
— Сколько времени продолжалось падение?
— От 3 до 5 минут. Но тогда они показались вечностью. Словом, всплыли. Отдраили люк. Солнышко светит. Океан — что пруд: полный штиль, блестит, словно зеркало. Кругом никого и ничего. Мелькнула страшная мысль: «Потопил я брата подводника». Кто бы он ни был: свой или чужой, а осознавать это тяжко. Сообщили о происшествии по радио и на берег. Тут акустики доложили о шуме винтов неопознанной подводной лодки, которая уходила 15-узловой скоростью на юго-восток. Значит, остались живы. И нам настала пора двигаться. Приказал: «Оба малым вперед». Не тут-то было. Заклинило линию правого вала. Так на одном левом винте и добрались до базы. Обошлось без приключений. Сослуживцы, которые пришли встречать лодку, мне даже комплимент сделали: мол, никогда не видели столь красивой швартовки корабля с одной работающей линией вала.
— Но этим положительные эмоции, судя по всему, не ограничились?
— С приятными эмоциями было негусто. Кто-то успел распустить по поселку слух, что лодка погибла. Представляете состояние наших близких! Прихожу домой, открываю дверь, а жена Лариса — в обмороке.
Одни товарищи уверяли Багдасаряна, что ему пора на парадном мундире делать дырку для ордена. Другие придерживались иного мнения. И, увы, последние оказались правы.
— Направление в академию мне зарубили, — рассказывает Борис Суренович. — В приказе предупредили о неполном служебном соответствии. Но по тогдашним обычаям эта мера наказания за аварийное «происшествие» была чем-то вроде поощрения. Потом наступила очередь пыточной — рассмотрения моего дела на парткомиссии. А там известно, какие моряки собирались: начальник склада и прочий неплавающий люд. Командир эскадры, ныне покойный контр-адмирал Яков Ионович Криворучко, зная мой горячий нрав, перед заседанием комиссии сказал: «Не ершись. Брось пару слез на пыльные ботинки». Договорились с ним так: если он тихонько похлопает ладонью по своей коленке, значит, я обязан молчать, какие бы речи в мой адрес ни звучали. Я действовал точно по распоряжению старшего командира. И все-таки мне влепили строгий выговор с занесением в учетную карточку. Однако через полгода взыскание сняли. Несколько лет спустя, когда происходил обмен партийных документов, запись исчезла и из учетной карточки, хотя я и просил ее оставить. Мало нашлось бы коммунистов, у которых в учетной карточке значилось: «Объявлен строгий партийный выговор за столкновение с американской ПЛА в подводном положении».
— Какие же повреждения получила ваша лодка?
— Сразу по прибытии подводную часть корпуса обследовали водолазы, которые обнаружили, что линия правого вала сильно погнута. А в доке выяснилось: ударом ее буквально втрамбовало в легкий корпус. Эта линия и спасла корабль. Тогда в экипаже родился даже тост: «Выпьем за линию правого вала». Но, по правде говоря, если бы «Тотог» врезалась на несколько метров ближе к центру лодки, то нам несдобровать. Впрочем, и мы «американку» прилично покалечили: снесли ограждение рубки и выдвижные устройства, хвост задели. Она потом долго ремонтировалась в одном из японских портов.
В память о столкновении с «Тотог» у Бориса Суреновича остался кусок корабельной стали — фрагмент сорванной с американской субмарины обшивки, впечатавшийся в борт «Эхо-II».
— Во время ремонта мы обнаружили много американского железа в нашей корме, — замечает Б. Багдасарян. — Очевидно, и моряки с «Тотог» обзавелись такими же сувенирами. К сожалению, практически у всех членов моего экипажа сотрудники КГБ перед уходом лодки с ремонта изъяли осколки. Потребовали и от меня сдать заморскую сталь. Я категорически отказался. Махнули рукой.
— Чем закончилась вся эта история?
— Месяц ремонтировались. А потом лодку отправили на боевую службу. Как мы тогда шутили, «смывать кровью» провинность. Перед выходом в море я провел в экипаже опрос: кто со мной откажется идти, того без обиды и оргвыводов оставляю на берегу. Отказался лишь один мичман. Все остальные выразили доверие командиру. Два с половиной месяца плавали. Взыскание о несоответствии с меня сняли. И на следующий год все-таки послали в академию. После нее снова служил, в том числе в Главном штабе ВМФ. Кстати, столкновение с «Тотог» способствовало получению довольно приличной квартиры в Москве. Прибыл я в столицу и оказался в штатной для военнослужащих ситуации: ни кола ни двора. Как раз тогда составлялись очередные списки бездомных офицеров. Шансов на жилье у меня, как у «новичка», было мало. Но список попал на глаза тогдашнему главкому ВМФ Сергею Георгиевичу Горшкову. Увидел он мою фамилию и вспомнил. Распорядился выделить квартиру, по теперешним понятиям почти что в центре — на Мосфильмовской.
— Судя по публикации в «Чикаго трибюн», моряки с «Тотог» утверждают, что не они, а вы врезались в них, совершив неожиданный поворот на 180 градусов и увеличив скорость.
— Не знаю, чем руководствовались американские подводники, давая такие сведения. Я уже рассказывал вам об обстоятельствах столкновения. Скорость у нас была постоянная — 5 узлов, плановый поворот составлял 90 градусов. Добавлю только, что «Тотог», следившая за нами из сектора акустической тени, похоже, потеряла «Эхо», когда мы всплывали на сеанс связи. Командир американской субмарины лег на пеленг потери контакта. Это опасный маневр, который в итоге и привел к аварии.
— Но вы ведь тоже близко слышали шумы неизвестной цели?
— Контакт был кратковременным, а затем его и вовсе потеряли. Конечно, получив доклад акустика, нашей лодке лучше всего было уйти влево. Но это сейчас легко говорить. Такие случаи в морской практике случаются довольно редко, и всего не предусмотришь.
— Если бы ваша или американская, а то и обе лодки затонули, какими могли быть последствия?
— Самыми серьезными. Кроме атомных реакторов, наша и, насколько мне известно, американская лодки имели на борту ядерное оружие. Реакторы были в рабочем режиме. Вполне вероятно, их не удалось бы заглушить. И тогда одному Богу известно, чем бы все это закончилось. Тем паче в лихие времена «холодной войны».
Борис Суренович много чего поведал о тех лихих временах. Подкласс атомоходов, к числу которых относилась и лодка Багдасаряна, в американских ВМС нарекли «убийцами авианосцев», так как предназначены они прежде всего для нанесения ударов по крупным надводным кораблям и соединениям. Много раз доводилось «работать» Борису Суреновичу с авианосцем 7-го флота ВМС США «Мидуэй». Но еще чаще ему в «партнеры» попадался американский десантный вертолетоносец «Триполи».
— Следить за подобными кораблями не очень сложно, — отмечает старый подводник. — Их труднее обнаружить в океане, а потом следить скрытно — так, чтобы не засекли тебя самого.
А в 1968 году Багдасарян «атаковал» американский линкор «Нью-Джерси». Тогда Соединенные Штаты вели войну в Юго-Восточной Азии. Они осуществляли массированные бомбардировки стран Индокитая, но и сами несли от огня средств ПВО ощутимые потери в личном составе и самолетах. Вот почему Пентагон принял решение обстреливать вьетнамские берега с моря. Для этой цели лучше всего подходили дальнобойные орудия старых линкоров, числившихся в резерве ВМС. В 1968 году расконсервировали «Нью-Джерси», и корабль взял курс на Тонкинский залив.
— Я поймал его неподалеку от Гавайских островов, — говорит Багдасарян. — Линкор шел полным ходом, но без охранения. Я прочно прилепился к нему, аккуратно прячась под килем дредноута. Его машины гремели так, что все заглушали вокруг. Полагаю, он меня не обнаружил. Потом я получил задачу провести условную атаку «Нью-Джерси». Обстановка — идеальная, на полигоне редко такая случается. По всем правилам морского искусства совершил маневр и приготовился к удару.
— И потопили бы? ''
— Если бы был приказ, то да. «Нью-Джерси» имеет мощное бронирование, Однако попадания моих ракет он вряд ли выдержал бы. Но атака была условной, хотя тогда мы готовились к выполнению любых приказов.
Другой эпизод «на грани фола» произошел у Багдасаряна с американской подлодкой в Японском море.
— Вышли мы на полигон для учебных зачетных стрельб. Поднимаю перископ. Осматриваю горизонт. Глядь — рядом море пенит другой перископ. Точно знаю, что рядом никаких наших лодок нет. Значит, американская. Тут и акустики ее уловили. Начали мы друг с другом в прятки играть. Замечу: мой анонимный коллега отлично знал обстановку и поступил в тактическом плане очень грамотно. Он взял к берегу — в сторону наших территориальных вод. А дело происходило весной, когда с высоченных отвесных скал низвергаются бесконечные потоки талой воды. Гидрология ужасная, да и шум прибоя создавал чудовищные помехи. Но мы чужую субмарину не упустили. Пересекла она границу территориальных вод. По нашим законам, я был обязан всеми средствами остановить нарушителя. Отдаю команду: «Открыть крышки носовых торпедных аппаратов!» Поднимаю из-под воды антенну и докладываю своему командованию, что готов к атаке. Мне в ответ: «Подожди, мы Москву запросим...» Так вечно ругаемая бюрократия спасла американцев и от моей души грех отвела.
Однако главным себе в заслугу Борис Суренович ставит не участие в подводных ристалищах, а то, что ни разу за время многочисленных автономных плаваний не наказывал матросов и офицеров, хотя с их стороны проступки, разумеется, случались. По мнению Багдасаряна, автономна и без того тяжелое психологическое испытание. А потому в длительных плаваниях одна из главных обязанностей командира — поддержание здорового климата в экипаже.
Бывшие подчиненные помнят о своем командире. Стекаются из разных уголков страны письма на Мосфильмовскую. А в ноябре минувшего года, когда с прилавков магазинов первопрестольной исчез даже хлеб, из Тернополя пришла посылка (точнее, несколько ящиков) с «гуманитарной помощью» от мичмана запаса Степана Васильевича Сандуляка — бывшего старшины команды.
— Я по телефону просил Степана не делать этого, — говорит Багдасарян, — но мичман и слушать не захотел. А когда приезжал он ко мне в гости, я неоднократно предлагал ему перейти на «ты». Давно ведь знакомы, да и внуки уже у обоих растут. «Не получается, товарищ командир», — твердил Степан в ответ.
Так и остался Борис Суренович Багдасарян для сослуживцев «товарищем командиром».

Багдасарьян Борис Суренович (Сурем Сарибек) родился в 1930 году. Учился в Нахимовском училище в Ленинграде с 1945 по 1948 год. Есть сведения о родителях. Отец погиб в блокаду, мать служила в управлении Военно-Воздушных Сил Красной Армии. Борис Суренович закончил училище им. Фрунзе.

Главная