Горлов О.А.: Тимофеев Анатолий Тимофеевич - нам (22-му выпуску) достался уже матерый учитель, не такой молодой, как описывали наши предшественники. Наши добрые старшие товарищи из роты "оглоедов" (1 рота, 20-й выпуск) подарили Тимофеевичу большую алюминиевую кнопку, на которую он сажал нас нахимовцев в различных ситуациях (исправить оценку и пр.) - это разряжало обстановку, давало отвлечение и отдых. "Морковки", как Тимофеевич называл двойки, он раздавал направо и налево, можно было и в варианте: каждому пятому или десятому по списку. Но черчению он научил действительно здорово. Он сажал "муху" в разных местах доски и требовал работы мысли, где она появится в другой проекции. Действительно его уроки помогли в высшем училище.

В.К.Грабарь."Пароль семнадцать".

Рисование нам преподавал девятнадцатилетний выпускник среднего художественного училища им. В. А. Серова Анатолий Тимофеевич Тимофеев. Он устроился на работу вместе с нами, в том же 1958, и был всего на семь лет старше нас. В кабинете стояли раскладные деревянные станки, они по мере надобности превращались в мольберты или кульманы: в них можно было регулировать и высоту столешницы, и угол наклона крышки.
Между столами Тимофеич ставил электропроигрыватель. Уроки проходили под звуки классической музыки. Среди них запомнились VI симфония П. И. Чайковского  и произведения в исполнении мужской капеллы Эстонии. Лаборантка кабинета молодая девушка Валя (Валентина Иринарховна Поздеева), про эту музыку говаривала, что слушать музыку по радио – все равно, что целоваться через платок. Вскоре она забеременела. Для нас же до этих занятий мужской хор без музыкального сопровождения заключался в пьяном оре мужиков. И мы, словно учтя ее замечания, стали с Тимофеичем осваивать классическую полифоническую распевку «Солнце красное в небе светит и свое весеннее льет тепло». Почти, что «Солнышко светит ясное…», но совсем не то. А иной раз вечером, Тимофеича вдруг прорвет, и он затянет басом: «Отец Макарий ехал на кобыле карей, с разбитой харей, удивительно-о-о», а мы фальцетом: «Удивительно, удивительно, удиви-и-тельно». Таких куплетов у Тимофеича было много.
  В старших классах уроки рисования сменились на уроки черчения.  Но методика преподавания осталась та же. Его лозунг: «Черчение – мать учения!» стал паролем для входа в кабинет. История сохранила один факт: в декабре 1962 года Козловский Леонид жег в классе бумагу «в пустотелой детали для черчения»[3]. Леня за это был лишен права выезда к родителям в отпуск на зимние каникулы. Кроме того, что наказание было слишком жестоким, этот факт прямо указывает на то, что в 9-м классе мы занимались машиностроительным черчением. А по «начерталке» наиболее продвинутые ребята чертили тушью композицию из семи, а то и больше, геометрических фигур (в школе это обычно 2 – 3 фигуры).  Чертили целый год, и не все успевали закончить. Но Тимофеичу это и не надо. Он мог и уже готовый чертеж перечеркнуть плакатным пером или вовсе вылись на него тушь, а затем заставить срезать все пятно. Тимофеч поощрял чудачества. Очень ценились чертежи, выполненные плакатным пером, или вычерченные на газетной бумаге. А сделать это не просто. В черчении нахимовцы были виртуозами.
В высшем училище ни у кого из наших ребят не было проблем с начертательной геометрией. Грабарь точно помнит, как преподаватель поставил ему «пять» сразу, как только узнал, что тот учился в Нахимовском. В инженерных училищах главным было машиностроительное черчение. Там ребята корпели над чертежами все пять лет, и никаких поблажек им не было. Но все равно - спасибо Тимофеичу!
Еще на самых первых уроках им были отобраны ребята, способные к рисованию. Алексей Волков (Вивка рыжий), А. Сиренко, В. Грабарь. Позже пришел Вадим Иванов. С ними он занимался в любое время на протяжении семи лет. Тимофеич искал свой путь в живописи, поощрял все оригинальное и в учениках. Когда Саша Сиренко нарисовал Неву зеленой краской, Тимофеич был счастлив: его посевы дали ростки. И ведь не ошибся – Сиренко еще тогда выполнял за него задания по дизайну (Тимофеич заочно учился в ВПХУ им. Мухиной), а позже Саша станет скульптором-монументалистом, и будет преподавать в том же Серовском училище, в котором некогда Тимофеич учился. Когда лаборантка Валя ушла в декретный отпуск (14.12.1961),  на ее место пришел Сергей Александрович Муравьев, капитан 2-го ранга, уже  в отставке, человек довольно пожилой.
Сергей Александрович Муравьев - личность легендарная, столько всяких легенд связано с его именем. О нем у нас шепотом говорили, что он из дворян, хотя мало кто понимал, что это такое. Семь представителей рода Муравьевых участвовали в Декабрьском восстании 1825 года. А сам Сергей Александрович оказался не то что дворянином, а даже внучатым племянником генерал-губернатора Н. Н. Муравьева Амурского. Говорили также, что Сергей Александрович участвовал в Цусимском сражении, однако он только в 1915 окончил Морской корпус.
Сергей Александрович на линкоре «Петропавловск» участвовал в подавлении восстания на Красной Горке и до 1930 года служил на кораблях и летал на самолетах Балтийского флота. Но все это не спасло его от общей участи дворян. Только в 1946 он вернулся из Заполярья. Срок с 1930 по 1946 год задним числом был засчитан ему, как долгосрочный отпуск. 50-летнему дворянину возвратили звание капитан-лейтенант и поставили на должность преподавателя рисования и черчения. С октября 1946 он перешел на цикл военно-морского дела,  а в январе 1956 года в звании капитана 2-го ранга закончил службу. И вот он с нами, не такой уж и старый, но от него веяло прошлым еще XIX-м веком. Для каждого своего подопечного -- юного художника Сергей Александрович завел папку, куда складывал его «шедевры». За семь лет их набралось порядочное количество. Он водил нас в музеи. Как художник, по манере живописи бывший дворянин С. А. Муравьев был антиподом «разночинцу-шестидесятнику» Тимофеичу, но они как-то уживались. Так же ужились разные подходы к искусству и в учениках...
Из принятых к нам в роту в 1961 году была одна колоритная личность. Это Георгий Жимерин – сын министра энергетики. Весь прокуренный, в очках-линзах. Родители его прислали явно на перевоспитание, особо, наверное, не надеясь, что из него получится моряк, но вышел бы «просто» человек. Отец у Георгия - талантливый ученый и организатор государственного масштаба. В 1941 он осуществлял руководство демонтажом Днепро- и прочих ГЭС, расположенных на территории Украины. 15 лет он возглавлял Министерство электростанций (так раньше называлось Министерство энергетики). С 1957 заместитель председателя Госплана РСФСР. Под его руководством была развёрнута работа по объединению энергосистем, которая завершилась созданием Единой европейской энергосистемы. В 1958 Дмитрий Гергиевич вышел на пенсию, казалось, настало время для воспитания детей, но в 1961 он был назначен начальником отдела Государственного комитета Совета министров СССР по координации научно-исследовательских работ. И в октябре того же года он отправил сына в Нахимовское училище.
Сам Георгий – парень неплохой, и был принят нами как свой. Но все-таки он совершенно был неспособен соблюдать порядок, и в учебе отметился только тем, что однажды отстоял целый урок черчения на коленях перед Тимофеичем, выклянчивая себе троечку. Он пробыл в училище менее года и был отчислен.  Родители, однако, прислали потом письмо командованию с благодарностью – сын, на их взгляд, в корне изменился в лучшую сторону.

Воспоминания К. Лукьяненко. Посвящается 40 летнему юбилею 18 выпуска Ленинградского Нахимовского училища.

Особым колоритом отличался наш учитель сначала рисования, а потом черчения Анатолий Тимофеевич Тимофеев. Он в то время учился в каком-то художественном вузе, кажется, на факультете промышленного дизайна, сам прекрасно рисовал и был помешан на начертательной геометрии, которая входила в программу десятого и одиннадцатого классов.  Я его добрым словом вспоминал даже в высшем училище, когда на первом курсе у меня возник незначительный конфликт с преподавателем начертательной геометрии. На экзамене он решил на мне немного отыграться, наверное, час мучил всевозможными задачами, все время удивлялся тому, что мне удается их быстро решить, не догадываясь, что в программе нахимовского училища начертательная геометрия преподавалась целых два года. Анатолий Тимофеевич был светловолос, немного вихраст, любил актерским заученным жестом поправлять очки, отводя потом руку далеко в сторону. Тех, кто хотел рисовать, он действительно учил, а остальные могли с ним на оценку  сыграть на уроке в шашки. Справедливости ради нужно сказать, что выиграть у него было довольно трудно. За всевозможные перед ним провинности он всегда был готов поставить «морковку», т.е. единицу, которая, выполнив свою воспитательную функцию, легко превращалась в четверку. Он любил обсуждать с нами свои институтские задания, особенно всевозможные орнаменты, устраивал выставки наших рисунков, скупо, но весомо хвалил, и всегда приходил в восторг, когда кому-нибудь из нас удавалось выполнить особо сложное задание, не предусмотренное программой.

КСВ.: Вместе с Юрой Ариненко мы исправили свои четверки по черчению. На английском языке. Перевели дословно, с транскрипцией, литературно задание преподавателя, он тогда заканчивал свое высшее образование. С черчением у меня не ладилось, однажды "курсовую" работу выполнил за меня Женя Бекренев. Мы опасались, но не испугались заявлений Тимофеева, что он по почерку узнает, кто выполнил тот или иной чертеж. И оказались правы. Золотая медаль пригодилась в 1969 году, когда после двух лет работы на Кировском заводе, легко сдав один экзамен по истории, поступил на философский факультет Ленинградского университета.