Блошкин Борис Федорович (р. 1920). Преподаватель математики ЛНВМУ с 1951 года, старший преподаватель, руководитель. Старший лейтенант, подполковник. Заслуженный учитель РСФСР.

Первые преподаватели.

Великолепный педагогический состав училища не только заложил основательный фундамент качественного образования в Нахимовском на многие годы вперёд, но и не допускал явного перекоса в сторону одного предмета, что в те времена нередко директивно насаждалось ( как с тем же английским, например). Чего стоят одни только преподаватели математики Борис Фёдорович Блошкин и Николай Иванович Мишин, умудрявшиеся в доступной форме сверх программы давать ребятам элементы высшей математики и по праву считавшиеся во всём городе «суперпедагогами».

Вообще, цикл русского языка традиционно считался в училище одним из самых сильных. Иначе и быть не могло – много лет его возглавлял настоящий мэтр – Сергей Алексеевич Аквилонов, заслуженный учитель РСФСР, принимавший вступительные экзамены у самых первых нахимовцев. А Владимир Васильевич Клитин учил  Аркадия Райкина. На цикле был организован кукольный театр, действовали кружки стихосложения и художественного чтения, выпускались рукописные журналы «На досуге» и «Нахимовец», проводились тематические культпоходы в Публичную библиотеку и рукописный отдел Библиотеки Академии наук.

Обязательные экскурсии входили в программу обучения воспитанников практически по каждому предмету. При этом преподавательский состав училища не забывал обустраивать и собственные кабинеты. В послевоенные годы оборудовать всем необходимым классы, найти технику и наглядные пособия было чрезвычайно трудно. Однако с 1946 года в кабинете географии установлен киноаппарат, через два года в кабинете физики появился телевизор – прибор по тем временам весьма и весьма редкий.

Фактически с первых дней существования училища почти всем необходимым были оборудованы кабинеты химии и естествознания. А в 1950 году в училище уже был большой живой уголок с клетками и оранжереей.

Огромное внимание в Нахимовском уделялось преподаванию английского языка. В 40-х и на рубеже 50-60-х годов в училище проводились «английские дни», когда все,  от сестры в медпункте и работницы библиотеки до любого офицера общались с воспитанником только по-английски. Лучшей среди первых преподавателей языка в училище была Тиванова Татьяна Андреевна, проводившая открытый урок во время посещения Нахимовского Элеонорой Рузвельт. Кстати, лингафонный кабинет для углублённого изучения английского, оборудованный в училище в конце 50-х, был одним из первых в городе.

Педагогический состав ЛНВМУ особенно усилился в 1948 году, после закрытия родственных подготовительных военно-морских училищ. Правда, из-за большого количества высвободившихся военных было принято решение отказаться от услуг гражданских преподавателей, которых не было в Нахимовском целых два года. Среди вновь прибывших признанным лидером стал Сергей Васильевич Полуботко, учитель русского и литературы, окончивший в своё время Петроградскую духовную семинарию и Ленинградский государственный университет.

Великолепный педагогический состав училища не только заложил основательный фундамент качественного образования в Нахимовском на многие годы вперёд, но и не допускал явного перекоса в сторону одного предмета, что в те времена нередко директивно насаждалось ( как с тем же английским, например). Чего стоят одни только преподаватели математики Борис Фёдорович Блошкин и Николай Иванович Мишин, умудрявшиеся в доступной форме сверх программы давать ребятам элементы высшей математики и по праву считавшиеся во всём городе «суперпедагогами».

В.К.Грабарь."Пароль семнадцать".

Попытка переформирования училища на фоне сокращения Вооруженных Сил отразилась на жизни всего большого коллектива училища – отлаженный механизм теперь работал враздрай. Неопределённость продолжалась до конца учебного года, и всё это время мы фактически не учились. Да и преподаватели на нас особо не давили. Они сами пытались приспособиться к новым условиям службы и жизни. Видимо произошло сокращение преподавательского состава. Опытные педагоги, такие как Е. Г. Пупков и заслуженный учитель РСФСР майор Б. Ф. Блошкин вынуждены были перейти на менее квалифицированные  должности офицеров-воспитателей. По сокращению штатов ушел в ноябре 1961 заслуженный учитель РСФСР подполковник С.В. Полуботко, а он, если серьезно говорить о педагогической школе ЛНУ, был ее стержнем. В 1962 году рота бывшего педагога Б. Ф. Блошкина (11-й класс) имела 100% успеваемость. Но остальные роты понесли урон. В нашей роте характерным было то, что три основных предмета (русский, математика, физика), которые старшеклассникам обычно преподавали офицеры мужчины, у нас вели женщины.

Путь в моря. Очерки о Ленинградском нахимовском училище. Составитель: Раздолгин А. А. Л.,1984.

В 60-е годы произошли новые изменения в организации училища. С 1963/64 учебного года училище перешло на трехлетний срок обучения. Такие перемены повлекли за собой перестройку всего учебно-воспитательного процесса. Теперь в училище принимались ребята в возрасте 16 лет, закончившие восемь классов школы. С переходом школ на десятилетнее обучение срок учебы в училище сократился с трех до двух лет. Произошло это в 1969 году. В программы были внесены соответствующие изменения. Перед училищем ставились новые задачи, среди которых наиболее важными были: укрепление единства обучения и воспитания, тесная связь основ наук с жизнью, практикой коммунистического строительства. Особое внимание в этот период мы обратили на повышение удельного веса самостоятельной, творческой работы нахимовцев, развитию у них активной жизненной позиции. Заметно повысилась и роль преподавателей в формировании у юных моряков необходимых качеств для дальнейшей службы. В течение трех (позднее — двух) лет они должны были передать свои знания нахимовцам, поднять на новую ступень весь учебно-воспитательный процесс. Наиболее быстро и качественно справились с поставленными задачами преподаватели С. А. Аквилонов, Е. А. Шитова, В. М. Смирнов, С. В. Полуботко, Б. Ф. Блошкин, Н. В. Панина, которым за достигнутые успехи в обучении и воспитании нахимовцев было присвоено высокое звание «Заслуженный учитель РСФСР».

Б. П. Семенов, "30-я средняя школа в воспоминаниях выпускника 1951 года (10-б класс)". Музей истории ФМЛ № 30: Школа в годы Великой Отечественной войны.

Особенно хотелось бы отметить учителя математики Бориса Федорович Блошкина, который многим из нас привил интерес к своему предмету. Вместе с нами он в 1951 году ушел из школы и стал преподавать математику в Нахимовском училище.

В.В. Бабкин, "Школьные годы". Музей истории ФМЛ № 30: Школа в годы Великой Отечественной войны. 

Руководил развитием математического мышления и великолепно преподавал математику в старших классах Борис Федорович Блошкин. Это был удивительный педагог - строгий, справедливый, вдумчивый, добрый, но с виду суровый. Пятерку у него получить было непросто. Преподавал он математику с душой. На уроке не отвлекался на какие-либо посторонние темы. На каждом уроке царила свобода духа и творчества, не было места пусой болтовне. Вопрос о дисциплине решался сам собой, и я не помню случая, чтобы он записал кому-либо из нас замечания по поведению в дневник. Воспоминается такой случай. Кто-то принес со двора котенка, и посадил его на первую парту, и дал кусочек колбасы. Коенок ел колбасу и двигал ее по парте. В результате колбаса попала в чернильницу, и котенок, пытаясь достать ее, перемазался. Достав колбасу, котенк залез на учительский стол. В этот момент прозвенел звонок, и в класс вошел Б.Ф. Блошкин. Мы встали, приветствуя его. Борис Федорович поздоровался и взглянул на стол. Тишина. "Дежурный", - сказал он, - "уберите котенка и приведите, пожалуйста, стол в порядок". Положил классный журнал и свой портфель на стул, а не как, обычно на стол, и стал вести урок как ни в чем ни бывало. Дежурный встал, отнес котенка во двор, вымыл чернильницу, привел стол и парту в порядок. Борис Федорович поблагодари его. Поставил оценку отвечавшему у доски. Постелил на стол газету, положил портфель и классный журнал, провел перекличку, поставил отметку в дневник. На все ушло 5-7 минут. Больше о котенке не было сказано ни слова - к математике это не имело никакого отношения. Мы все о Б.Ф. Блошкине вспоминали с благодарностью. Мы очень жалели, что он не довел наш класс до выпуска, т.к. в 1951 году ушел преподавать в Нахимовское училище. Б.Ф. Блошкин пригласил в нашу школу Ю.Г. Решетняка, тогда студента младших курсов матмеха, впоследствии ставшего академиком, чтобы Ю.Г. Решетняк вел математический кружок Б.Ф. Блошкин преподвал каждому почти индивидуально на уроке. Мне он предоставил полную свободу действий и постоянно давал все более и более сложные задачи. Часто вызывал и к доске, когда у доски кто-нибудь задумывался, и просил либо поправить ошибку, либо продолжить решение задачи. Таким образом, он приучал как быстро соображать и решать задачи сходу. Он не мог терпеть неточности в формулировках и доказательствах, но не требовал зубрежки и был очень доволен, если кому-либо удавалось сформулировать теорему своими словами, но точно и без лишних слов. Если кто-нибудь говорил у доски, что ему кажется, то Б.Ф. Блошкин советовал перекреститься, чтобы не казалось. Он приучил нас находить несколько решений одной и той же задачи и выбирать самое простое и красивое. При поступлениив ВУЗы ни у кого из нас не было никаких проблем с математикой, даже у тех, кому он ставил тройки и четверки. Требования у него были высокие, не ниже, чем на вступительных экзаменах в ВУЗ. В итоге Б.Ф. Блошкин приучил нас самостоятельно математически мыслить, четко формулироват и строго доказывать. Вспоминается такой случай. При сдаче вступительных экзаменов в ЛЭТИ по математике меня экзаменатор спросил: "По какому учебнику Вы учились?" Я ответил, что нас в школе научили самостоятельно формулировать теоремы и определения и доказывать теоремы, как задачи на доказательство. Благодаря Б.Ф. Блошкину, который буквально вышколил меня, Г.М. Фихтенгольц, когда я учился в 9 и в 10 классах, вручал мне грамоты по результатам городских олимпиад, при этом, чтобы стать победителем олимпиады среди школьников 10-х классов мне потребовалось всего 20 минут - так учил нас математике Б.Ф. Блошкин, который развил у нас самостоятельное математическое мышление и заложил твердую основу знаний в области математики.

Виктор Бузинов. : Виртуальный музей. "ЗОЛОТОЙ КАНЬОН". Музей истории ФМЛ № 30: Школа в годы Великой Отечественной войны.  .

Переписывая рассказ в 20 книжных страниц, я не должен был сделать ни одной грамматической и ни одной синтаксической ошибки. Да, к тому же запомнить, как пишется то или иное слово, и какой именно знак стоит в том или ином предложении. Это было задание, которое я выполнял урывками всё длинное лето, до самого последнего дня августа.

Человек, который придумал для меня, как, впрочем, и для других подобных мне грамотеев-двоечников, эту каторгу, был наш классный руководитель и учитель Борис Фёдорович Блошкин. Только мне достался "Золотой каньон", а кому-то "Золотой мак", "Бурый волк" иди "На берегах Сакраменто". Похоже, Борис Фёдорович очень любил Джека Лондона и не считая, что лето положено нам для отдыха от школьных бдений. "Положено" - это было его словечко. "Положено делать так и не положено по-другому".

Он пришёл к нам в сорок седьмом, отвоевавший своё лейтенант с орденской колодкой и нашивками за ранения на гимнастёрке. В наследство от бывшего нашего воспитателя ему досталось то, что человека с нормальными, а не железными нервами, должно было обратить в ужас. На уроках "похрюкивали". Причём, делали это так умело и нагло, что невозможно было определить откуда именно идёт этот "хрюк". Детдомовцы с 10-й линии - а их было почти треть класса - курили на последних партах, пуская дым по синей стене в угол, к окну, где сидели наши два отличника. Когда клубы дыма окутывали их парту, дружки "изуверов" начинали хором повторять, имея в виду отличников: "Хулиганам в классе не место". Это проделывалось с завидным постоянством, как, впрочем, и многое другое, о чём и вспоминать-то неохота. Пожилые учителя хватались за сердце, заходились в истерике, бесконечное количество раз приглашая в класс такого же, как они, а потому не способного что-либо изменить, директора. Мы жили по своим законам, законам послевоенного жутковатого мира подростков; были жестоки к слабым и вялым, а потому, как узда коню, нам требовался кто-то такой, кто может осадить нас. И это смог сделать, причём, достаточно быстро, наш Борис Фёдорович. Я не буду рассказывать всё в подробностях - это долго. Скажу лишь одно - его главным оружием в критических ситуациях был спокойный, гипнотически тяжелый взгляд, а когда тучки рассеивались - мягкая, граничащая с лукавством, ирония, не унижающая, но способная взывать к разуму.

Я и сейчас вижу, как он стоит у доски - коренастей, ладный, с гладко зачёсанными волосами - и растягивает слова, играет ими.

- И если даже ученик Петров осилит когда-нибудь премудрость пифагоровой теоремы... Если даже осилит! Что в этом толку, если не сможет он грамотно написать заявление с просьбой принять его на работу, как "специалиста по Пифагору?!".

Он преподавая нам математику. Преподавая прекрасно. Но при этом быстро понял, что мы "дети войны", подранки, учившиеся писать в тетрадях, сшитых из старых газет, менявшие многократно школы и учителей, лишённые домашних библиотек, а то и просто дома, в большинстве своём к седьмому выпускному классу были безграмотны. Уже потом, обретя никем не оспариваемое право командовать нами, он будет оставлять нас после уроков, чтобы проводить свои особые диктанты без отметок, диктанты, которые мы писали ему одному, писали так, словно каялись в грехах своих.

Это не пришло в голову нашему улыбчивому, добродушному и в общем-то неплохому, как я понимаю теперь, преподавателю русского языка. Это была сумасшедшая идея математика, нашего классного руководителя: учить нас, не умевших применять правил, да и не знавших их, как он говорил, "автоматической грамоте". "Чтобы помнили вы, как положено писать слово, где какой положено ставить знак, не хуже, чем солдат затвор винтовки собирающий его вслепую". Это он повторял не раз. И обрекал нас на пытку летних, многочасо-вых переписываний Джека Лондона.

Мы всякий раз должны были закончить их к 31 августа.

...Он умер уже в конце семидесятых, и странным образом день его смерти выпал на последний день лета. О том, что это за день, мы вспомнили как-то не сразу, а уже при встрече на сороковинах.

Нас было совсем мало, его бывших учеников: учителей, инженеров, врачей. Жизнь - жестокая штука, и пробиться цветком сквозь её асфальтовый панцирь дано всё-таки не каждому. Мы пробились. И светло, даже нежно, вспоминали того, кому, в сущности, были обязаны в этом. Читали вспух Джека Лондона. Я, естественно, из "Золотого каньона".

Герчиков. Моя "Тридцатка". Музей истории ФМЛ № 30: Школа в годы Великой Отечественной войны.

В памяти выпускников школы послевоенной поры остался Борис Федорович Блошкин. Немногословный, всегда подтянутый, собранный, для нас он был живым символом своей точной науки - математики. Он впервые ввел индивидуальные домашние задания и контрольные работы. Знания оценивал по существу, без каких-либо субъективов. Математика - это гимнастика ума, и пригодится она тебе или нет, а "тренироваться" ею обязан! Мне особенно стало благодарно учиться у Бориса Федоровича.

Лукьяненко К.П. Посвящается 40 летнему юбилею 18 выпуска Ленинградского Нахимовского училища.

Математику нам преподавал Пифпаф (по-моему фамилия его была Гаврилов), получивший прозвище за свои охотничьи рассказы. Это был большой, несколько рыхлый мужчина, самозабвенно любивший охоту. Он был добр к нам, но в преподавании достаточно традиционен. К сожалению, я его плохо помню, поскольку в моей памяти его совершенно затмил другой наш преподаватель математики подполковник Борис Федорович Блошкин. Человек исключительного темперамента, очень интересно преподававший свой предмет, имевший подход и к каждому классу, и к каждому из нас. На его уроках всегда была открыта форточка, а он не выпускал изо рта папиросу «Беломор». Говаривали, что набивал папиросы он сам каким-то хорошим табаком, и действительно,  запах от его папирос был какой-то особенный, а от него самого никогда не пахло, как от обыкновенных курильщиков. Он прививал нам вкус к математике, в доказательствах был изящен, любил красивые решения. Однажды, помнится, он не сдержал слово, данное мне. Было это уже в девятом классе. Меня одолело разочарование, учиться не хотелось, я уже собирался уходить из училища, и не было ничего удивительного в том, что против моей фамилии в журнале стояли три двойки по математике подряд. Неожиданно меня вызвали в санчасть и сказали, что кладут в госпиталь, чтобы удалить миндалины, с которыми у меня были какие-то проблемы, да и удалять их тогда было достаточно модно, поскольку считалось, что будущим подводникам они не нужны. Так я оказался в госпитале с тремя «открытыми», как тогда говорили, двойками, которые значительно портили показатели нашего класса. Когда я вернулся из госпиталя, то в день моего возвращения все готовились к итоговой контрольной за четверть по математике, сам Борис Федорович ходил по классу и в последний раз перед контрольной делился советами, показывал наиболее оптимальные решения  различных задач.  Увидев после длительного отсутствия меня, он решил со мной поговорить, предупредил, что контрольная работа имеет большое значение и что на какую оценку я ее напишу, такую он мне и поставит в четверти. Эту фразу я хорошо запомнил. На следующий день я решил все задачи в контрольной буквально за пятнадцать минут, когда остальные только заканчивали списывать  вопросы с доски. Блошкин отказался принимать у меня работу, мотивируя тем, что при такой скорости решения в ней обязательно будут ошибки, и заставил меня проверить решения еще раз. Я проверил, не нашел ошибок, демонстративно сдал работу и отправился гулять по коридорам до конца урока. Сверив ответы со всеми выходившими после меня, я понял, что решил все правильно, и успокоился. Днем позже нам раздали проверенные работы, и на моем листке красовалась большая красная пятерка. Блошкин опять подошел ко мне и стал объяснять, что свое слово он никак сдержать не может, потому что после трех двоек даже пятерка по итоговой работе не может спасти ситуацию, и больше четверки он мне поставить не имеет права. Тем не менее, ему все равно было неловко, и он стал упрашивать меня согласиться на такую оценку. Поскольку я уже не претендовал на аттестат с отличием, то совершенно не возражал, тем более, что ситуация, когда преподаватель просит ученика согласиться с оценкой, достаточно необычна. «Понимаешь, - продолжил Борис Федорович, - когда я тебе позавчера давал слово, я даже подумать не мог, что ты напишешь контрольную на отлично».

Я вспоминаю об этом только потому, что хочу показать, какие люди нам преподавали и какую ответственность они чувствовали перед нами. Я думаю, многие мои однокашники вспоминают Бориса Федоровича с теплом и любовью.