Главная

ОРБИТА СТОЛЯРОВА. Из книги Владимира Чернавина «АТОМНЫЙ ПОДВОДНЫЙ…» (М.: Андреевский флаг, 1997. – 472с.) Начало Окончание

Второй атомной подводной лодкой группы, совершавшей переход по "большому кругу", командовал, как я уже упоминал, капитан 2 ранга Лев Николаевич Столяров. Командиром перехода был назначен командир соединения атомных подводных лодок контр-адмирал А.И.Сорокин. Если с капитаном 2 ранга В.Т.Виноградовым, командиром флагманского корабля, я был знаком по совместной службе на дизельных подводных лодках, то со Столяровым нас связывали служба на одном атомоходе, хорошие товарищеские отношения и даже соседство в течение нескольких месяцев по квартире.
Во время постройки корабля в Северодвинске нам на три семьи дали четырехкомнатную квартиру. Две комнаты были выделены мне как командиру, третья — Льву Николаевичу как моему помощнику, четвертую занимал командир дивизиона с соседнего атомохода.
Но в стенах общего жилища мы встречались редко. Старательный, добросовестный, искренне преданный службе, Лев Николаевич стремился максимум времени проводить на корабле с личным составом. Утром он убегал на службу раньше меня, а вечерами, уже после окончания занятий и работ на атомоходе, засиживался в казарме. Была у него "слабость" — любил поговорить с моряками. Зайдешь к нему в каюту и чаще всего видишь такую картину: сидит нахмуренный Столяров, курит, трет ладонью колено, а перед ним кто-либо из моряков исповедуется, порой со слезой на глазах.
Моряки уважали и любили помощника, несмотря на его строгую требовательность, и если что-то случалось, то сами шли к нему на откровенный разговор. Знали, что поблажек от помощника не дождешься, но то, что он поймет, поможет, ни у кого не вызывало сомнений. А это очень важно в работе с людьми. Не поблажек они ждут от своих командиров, а понимания, справедливости, умения прийти на выручку в сложных жизненных ситуациях.
Казалось бы, немудреное житейское дело. Но, к сожалению, этот естественный контакт с подчиненными далеко не всем командирам дается легко. А без такого контакта нет у командира настоящего знания экипажа, ощущения его настроя, того духовного единства, которое позволяет легко справляться с повседневными проблемами.
Офицеры-подводники по самой специфике их службы находятся в постоянном и предельно тесном контакте с личным составом, особенно в море. Пожалуй, лучше всего об этом сказал Герой Советского Союза Магомет Гаджиев: ни у кого нет такого единства перед подвигом и смертью в бою, как у подводников, — если побеждают, то побеждают все, если погибают, то погибают тоже все. Так было во время войны, а опыт военных лет для нас, первых атомников, часто оказывавшихся, как и фронтовики, в экстремальных ситуациях, был особенно важен. Во всех проявлениях, скажем, как воспитатель подчиненных, особенно был интересен для нас Григорий Иванович Щедрин.
Помню, первые его книги, рассказывающие о боевых делах прославленной подводной лодки, мы просто проглатывали. Сила Щедрина была прежде всего в умении работать с подчиненными. Даже в самом повествовании автора чувствовалась его способность, стремление постоянно видеть роль своих подчиненных во всем, что он, как командир, обдумывал, решал, проводил И это не фон боевой деятельности командира. Экипаж у него — он сам, его продолжение, его мускулы, нервы, чувства, мысли. Ходили, как это бывает во флотской среде, даже своеобразные легенды о необыкновенной памяти Щедрина на людей. Мол, и сейчас он не только по фамилии, имени может назвать каждого своего бывшего подчиненного, но даже тонкости биографий моряков С-56 по-прежнему отчетливо помнит. Наверное, память действительно у знаменитого советского подводника, потопившего 14 вражеских кораблей и судов, необыкновенная, но не отнять у него и необыкновенно внимательного, чуткого отношения к людям.
Я потому так подробно упоминаю Щедрина, что Столяров, несомненно, обладал таким же особым даром жить заботами и чувствами своих подчиненных. Как-то мы встретились с ним в Ленинграде, когда он уже был начальником Нахимовского училища.
—  Наконец-то, Лев Николаевич, ты поставлен на дело, для которого рожден, — пошутил я. Пошутил, потому что и командовать кораблем он тоже был рожден, но должность начальника училища, да еще Нахимовско­го, более всего позволяла раскрыть его воспитательский талант.
Столяров только улыбнулся.
—  А ведь действительно интересно. Мальчишки — вся судьба впереди, и знаешь, что определить в этой судьбе можешь многое.
В первые свои дни в училище заметил он, что нахимовцы при случайной встрече стремятся ускользнуть от начальника, вроде как боятся. Задержал как-то одного.
— Почему убегаешь? — полюбопытствовал он у сконфузившегося нахимовца. — Кто тебе что сделает?
— На всякий случай, — пробормотал тот.
— Нет такого случая и быть не может, если ты за собой вины не чувствуешь. Пройди мимо, бодро честь отдай, улыбнись — и все в порядке. А то небось уже и небылицы про меня рассказываете?
— Никак нет!
— Знаю я вас.
И уже вскоре нахимовцы стали вести себя иначе, не опасаясь грозного, как им внешне казался Столяров, начальника училища. А потом стали появляться у него и в кабинете.
Детство у Льва Николаевича было нелегкое, потому что вклинилась в него война; бедовое, потому что рос, как он сам вспоминает, хулиганистым. Ничего доброго ему соседи не предвещали.
Родился он в 1930 году под Калугой. До пятого класса, хоть и доставлял школе немало хлопот, ходил в отличниках. И тут война. Решил — хватит учиться, пора воевать. Но семью эвакуировали на Урал. Однако решения Столяров не изменил и бежал на фронт. Конечно, поймали, вернули родителям, отец выпорол, послал в школу. В 1942 году, когда Калугу освободили, Столяровы вернулись. Тут Лев настоял на своем: бросил учиться, пошел работать. Но после энергичного вразумления отца был отдан в железнодорожное училище. К концу войны окончил его и пошел работать слесарем-ремонтником на завод. И здесь захотелось учиться. Поступил в восьмой класс вечерней школы. В то время подростки трудились наравне со взрослыми по восемь часов. Только на сверхурочные не оставляли. Работа нравилась, а учиться было тяжело. Три раза школу бросал и, если бы не соседка-учительница, которая активно подключала при очередном загуле Льва его отца, вряд ли бы окончил десять классов.
Здесь захотелось настоящей свободы и романтики. Старший брат, учившийся в военно-морском училище, подсказал, как освободиться от строгого присмотра отца. На всякий случай решил податься подальше от дома. И махнул во Владивосток.
В училище поступил с первого раза. Поступил - и понравилось. Кормили, одевали, занятия интересные. Увлекся, стал хорошо учиться и установил непостижимый для себя рекорд: за все годы учебы — ни одного взыскания.
Окончил Столяров артиллерийский факультет, а служить попал минером на подводную лодку "малютку" на Балтийский флот.
Озорство молодости ушло в прошлое, служить начал старательно. Вскоре перевели на среднюю лодку, которая казалась просто гигантом. Через три года, пройдя ступени командира группы, командира минно-торпедной боевой части, как перспективный офицер, был назначен помощником командира корабля.
В то время подводные лодки плавали мало. Для практики его направили штурманом на судно "Маршал Говоров", после чего в 1958 году был послан учиться на командирские классы. Назначение получил, о котором и не гадал: помощником командира атомной подводной лодки. Не гадал, потому что и не подозревал, что такие у нас уже существуют.
Тогда мы впервые и встретились с Львом Николаевичем в Москве. В общежитии. Я был капитаном 3 ранга, тоже только что получившим назначение командиром на атомоход после командования в течение трех с половиной лет дизельной подводной лодкой. Очень любопытно было увидеть новый корабль, не менее любопытно — и новых подчиненных, которые пополнили наш, уже в основном сформированный, экипаж.
Захожу как-то в свою комнату, смотрю, на соседней кровати сидит парень в цветной рубашке, курит. Прищурился на меня, дым пустил.
— Вы что здесь делаете? — невольно вырвалось у меня. Забыл, что сам в гражданском платье.
— Сижу, — ухмыльнулся парень.
— Вижу, что сидите. — Я понял, что это офицер и, может быть, мой подчиненный. — Куда назначили?
— Никуда.
— И все-таки?
— В вэчэ.
— В какую?
Посомневавшись, смерив меня взглядом, парень назвал номер воинской части.
—  Кем?
Воинская часть была моей.
— Помощником.
— А я командир, — обрадовался я. — Давайте знакомиться.
Столяров в то время был капитан-лейтенантом. В капитан-лейтенантском звании пришел и наш старпом Анатолий Иванович Павлов, и командир электромеханической боевой части Владислав Леонидович Зарембовский. Все они мне сразу понравились. Не без трудностей, но сколотили в конце концов отличный экипаж, приняли корабль, много плавали. Наша лодка удостоилась чести принять флаг знаменитой Краснознаменной К-21, которой во время войны командовал Герой Советского Союза капитан 2 ранга Н. А. Лунин.
О фронтовой К-21 хочется немного рассказать. Война застала ее на Балтике. Первым боевым заданием для ее экипажа стал труднейший переход на Север по Беломорско-Балтийскому каналу. 7 ноября 1941 года капитан-лейтенант А. Жуков, командовавший в ту пору "катюшей", вывел ее в первый поход на вражеские коммуникации. Через два дня К-21 в подводном положении поставила 10 мин в проливе Бустасунд. В ту же ночь на заграждении подорвался и затонул гитлеровский транспорт "Ригель .
Двенадцатого ноября у острова Квалё подводный крейсер атаковал торпедами два транспорта, шедших в охранении сторожевого корабля, и потопил один из них. Успешно справился экипаж и с последующими боевыми заданиями. В январе 1942 года К-21 потопила транспорт и вооруженный мотобот противника.
Однако наибольшие достижения экипажа связаны с именем Николая Александровича Лунина, назначенного вскоре командиром этого подводного крейсера. В июне 1942 года К-21 в районе острова Игней атаковала гитлеровский линкор "Тирпиц". В результате эскадра вражеских кораблей, в которую входили этот линкор, тяжелый крейсер "Адмирал Шеер" и эсминцы, не выполнив своей боевой задачи, вернулась в шхеры.
Не менее дерзкой была атака К-21 в феврале 1943 года. Тогда, форсировав под водой минное заграждение, "катюша" в надводном положении подошла к гитлеровской базе в Кватанген-фьорде и четырехторпедным залпом разметала причалы и стоявшие у них сторожевые корабли. 17 потопленных кораблей и транспортов противника — такой боевой счет имела эта подводная лодка к концу войны.
Но вернусь к нашему первому атомоходу. После сбора экипажа в Москве мы, как это уже было принято, поехали на учебу.
Новая техника даже от опытных подводников требовала основательного теоретического и практического обучения. Все мы стремились как можно быстрее освоиться в новом качестве. И Лев Николаевич уже тогда проявил не только усердие, но и высокий профессионализм, в нем отчетливо угадывался будущий командир корабля.
В очередной отпуск Столяров поехал к родителям. Естественно, о том, чем мы занимаемся, тогда не принято было говорить даже близким людям. И приехал Лев Николаевич домой в штатском костюме. Из-за этого с ним произошел курьезный случай.
В представлении соседей Столяров-младший так и остался проказливым. В прошлые приезды его всегда видели в военно-морской форме, а тут приехал переодетым. "Как был шпана, так и остался!" — решила соседка и, недолго думая, поехала в военкомат со своими подозрениями. К ничего не подозревавшим Столяровым вдруг нагрянул работник военкомата. Проверил документы. Конечно, все подозрения были тут же сняты, но окончательно успокоились соседи только через несколько лет, узнав, что их земляк стал Героем Советского Союза.
— Вот ведь как много надо, — шутил Лев Николаевич, — чтобы изменить о себе мнение.
После постройки корабля начались у нас активные плавания. Атомоход оказался удачным, каких-то особых неприятностей с техникой мы не знали. И на этом можно было бы "по технике" поставить точку, но хочется хоть несколько слов сказать о том, что стоит за фразой "атомоход оказался удачным".
Видимо, выражение это не совсем точное. Правильнее сказать — атомоход сделали таким люди. Я имею в виду и тех, кто строил этот корабль, и тех, кто с большой тщательностью принимал выполненные работы, участвовал в наладке и регулировке сложной техники, досконально изучая свое заведование еще в заводе, то есть экипаж подводного корабля.
Мастерство наших кораблестроителей сложилось уже давно. И то, что атомоходы быстро пошли в серию, — тому лучшее свидетельство. А вот подготовка экипажей — искусство флота. Надо заметить, что флот быстро решил задачу подбора и подготовки экипажей атомоходов. Сначала моряки получали продуманную, полноценную теоретическую базу в учебном центре, а затем экипажи практически совершенствовались, участвуя, с определенного этапа, в строительстве кораблей. Именно такой путь прошел личный состав и нашей подводной лодки.
Дело было поставлено в заводе так, что доскональное знание своего заведования офицерами, мичманами, матросами считалось доблестью. И лучшие специалисты экипажа были в большом почете. Мы стимулировали этот процесс хорошо организованной учебой, многочисленными строгими зачетами по всем основным темам и непрерывной воспитательной работой по сплочению коллектива, по привитию личному составу с первых дней службы особой гордости за корабль, многими другими средствами и способами.
Нельзя сказать, что эта работа была легкой, всегда успешной, а жизнь нашего коллектива безоблачной и спокойной. Как раз этого-то и не было, особенно на первом этапе сколачивания экипажа, когда собрались люди с разных мест, с разными взглядами на жизнь и службу. От некоторых офицеров даже пришлось отказаться, хотя это и вызвало неудовольствие у работников кадровых органов. Но это было исключением. Мы всегда твердо верили, что нам по силам создать экипаж, достойный и дела, которое нам доверили, и чести, которая нам оказана. Эту работу я как командир считал главной, определяющей, от которой все остальное — производное. И такой коллектив у нас сложился.
Мне повезло, что в группу командования были подобраны люди с плавающих кораблей, прошедшие подводную службу на дизельных подводных лодках, не новички на флоте, а главное — влюбленные в морскую службу, готовые отдать ей все свои силы и помыслы.
Именно такими на корабле были и старший помощник командира капитан-лейтенант Анатолий Иванович Павлов (впоследствии вице-адмирал, Герой Советского Союза); и помощник командира капитан-лейтенант Столяров, о котором здесь идет речь; и заместитель командира по политической части капитан 3 ранга Александр Кузьмич Волошин; и командир электромеханической боевой части капитан-лейтенант Владислав Леонидович Зарембовский (впоследствии контр-адмирал, начальник одного из научно-исследовательских институтов ВМФ); и командиры дивизионов — старшие лейтенанты Виталий Васильевич Зайцев (адмирал запаса, бывший заместитель Главнокомандующего ВМФ), Юрий Александрович Дубовский, Лушин. Все — офицеры молодые, энергичные, с огоньком и творческой жилкой в работе.
Мне всегда больше импонировали люди, которых приходилось подчас сдерживать в их деятельности, нежели те, которых надо непрерывно подталкивать.
Отношения у нас в группе командования сразу сложились и хорошие, товарищеские, и деловые. Экипаж наш называли молодежным, и это соответствовало действительности и радовало меня. До сих пор считаю, что наш первый экипаж был очень крепким, знающим, слаженным. Мы успешно выполняли такие задачи в море, которые еще мало кто решал или вообще никто не решал. Например, первое в истории атомного флота плавание на полную автономность или плавание в высоких широтах Арктики. Отрабатывали поиск полыней в паковом льду и всплытие подводной лодки в разводьях, как естественных, так и в "окнах", сделанных нами же... Не случайно, видимо, руководитель первого похода атомной  подводной  лодки  (получившей  впоследствии  наименование "Ленинский комсомол") к Северному полюсу подо льдами контр­адмирал Петелин со своим штабом избрал именно наш корабль для практической отработки методики плавания под паковым льдом и всплытия в высоких широтах.
Помню, Столяров был очень неравнодушен к управлению подводной лодкой и старался помимо учебы по этим вопросам, которую мы организовывали, использовать любую ситуацию в море, чтобы получить практические навыки. Вообще-то это естественное стремление каждого корабельного офицера, избравшего для себя командирскую стезю. Но на деле не всем хватает упорства, настойчивости, смелости, ответственности для того, чтобы овладеть по-настоящему кораблем, чувствовать его в маневрировании. Здесь, безусловно, нужен талант. Такой талант у Столярова проявился еще на ранней стадии службы на нашем корабле. И набрал силу на более высоких командных должностях.
Вернусь ко времени испытаний нашего атомохода после его постройки. Проходили эти испытания непросто, а подчас и драматично. Все были настроены сдать корабль к XXII съезду партии. Такое ответственное обязательство, взятое заводом-строителем, подчас вольно или невольно заставляло торопиться людей. Руководство завода принимало все меры по ускорению работ, и здесь подчас допускались поспешность, стремление выдать желаемое за действительное. В общем, корабль сдавался в сложной обстановке. В этих условиях особую роль мы отводили взыскательности экипажа, который полностью входил в сдаточную команду. Личный состав корабля делал все, чтобы обеспечить качество работ, проявляя при этом и твердость, и волю, и компетентность, и высочайшее чувство ответственности. Некоторые трудились буквально сутками, почти без отдыха. Но штурмовщина, даже из благих пожеланий, все-таки чревата неприятностями.
При проведении испытаний подводной лодки на максимально возможном ходу в течение длительного времени случилось непредвиденное: внезапно большие кормовые горизонтальные рули заклинило в положении на погружение. Перед этим ничто не предвещало такой ситуации. Напротив, уже в течение пятнадцати часов следования максимальным ходом все механизмы работали вполне устойчиво и надежно.
Поддерживая повышенную готовность, личный состав обедал по сменам. Подошла моя очередь. Оставив в центральном посту старшего помощника (в то время уже капитана 3 ранга) Павлова, я ушел во второй отсек. Через некоторое время почувствовал какое-то еле уловимое, но непривычное движение подводной лодки. Пулей влетел в центральный пост, но ситуация уже успела резко осложниться: подводная лодка с нарастающим дифферентом на самом полном ходу резко набирала глубину погружения, неумолимо приближаясь к грунту. Подводники знают, что в такой сложнейшей ситуации все решают буквально мгновения и безошибочно грамотные действия экипажа. И прежде всего того, кто стоит на телеграфах управления турбинами. На этом посту, как и положено по боевому расписанию, стоял помощник командира капитан-лейтенант Столяров. Я видел его напряженное лицо, его руки на телеграфах, его глаза, смотрящие на меня, и был уверен в его готовности к действию, к немедленному выполнению приказания. Еще задолго до выходов в море на учебе в группе командования мы не раз и не два разбирали и в деталях проигрывали такую ситуацию и Столяров твердо знал, что нужно делать, но... Команды на реверс от меня не поступало, и я видел немой вопрос в глазах своего помощника, а ситуация была уже такой, что реверс турбин с его потенциальной возможностью падения аварийной защиты реакторов было давать уже нецелесообразно, тем более что нашелся другой вариант выхода из этого щекотливого положения, который и был принят мною.
Потом мне пришлось подробнейшим образом разобрать со всеми эту ситуацию, так как я всегда считал, что главное в процессе обучения своих помощников безусловное понимание того, что делает командир. Правда, я, убеждая их в правильности своего решения, никогда не прибегал к авторитарному методу, а скорее наоборот. Я предлагал обучаемым высказать свое видение вопроса, изложить все «за» и «против» и предпочесть в конце концов итоговое решение. Таким методом убеждения или обучения я пользовался почти всегда, когда это позволяла обстановка и позже в своей службе не без основания считая его наиболее целесообразным. Из этого правила не были исключением и мои самые большие должности на флоте и в Военно-Морском Флоте. Итак, опасность миновала. Лодка выровнялась, люди, повисшие было на клапанах из-за большого дифферента, встали на ноги. Наступила нервная тишина.
Не могу не рассказать о продолжении этой истории после возвращения в завод. Его главный инженер, оставшийся за директора, Вашанцев, несмотря на нашу обеспокоенность случившимся, настаивал на очередном выходе в море завтра утром и продолжении испытаний корабля на максимальном ходу. Я заявил, что, пока не будет выяснена причина заклинивания рулей и не устранена неисправность, лодка в море не выйдет.
—  А я сказал — выйдет, значит, выйдет, вы сорвете нам выполнение плана, — самоуверенно ответил директор.
Я возразил еще настойчивее.
— Если вы отказываетесь, — не принимал мои доводы Вашанцев, — я позвоню Главкому, и лодку выведет другой командир.
— Ищите и устраняйте неисправность ночью, — предложил я. — Иначе экипаж в море не пойдет.
— Обойдемся и без вашего экипажа, — вспылил директор, отказываясь дальше разговаривать. Можете забирать свой экипаж.
Это уже было слишком.
Вернувшись на корабль, я приказал старпому снять с лодки экипаж и отправить в казарму. Павлов сделал удивленные глаза, но тут же дал команду на построение.
Едва моряки начали уходить с корабля, примчался на машине Вашанцев.
— Ну, командир, я не думал, что ты такой сумасшедший!
— А я не привык, чтобы так обращались со мной и экипажем. Инцидент был исчерпан, решения были приняты правильные. За ночь разобраться с рулями рабочие не смогли, и корабль остался стоять в заводе. Директор вынужден был признать, что рисковать атомоходом нельзя даже ради подарка к съезду.
Лев Николаевич, как и старпом, скоро получил допуск к самостоятельному управлению атомоходом. Это очень важное и непростое событие в жизни корабельного офицера. Ведь чтобы получить допуск, надо пройти несколько этапов самых строгих проверок, прежде всего со стороны командира корабля. Причем экзамен у командира, если он по-настоящему требователен и ответствен за подготовку заместителей, пожалуй, сдать бывает труднее всего. Ведь командир подчиненного видит насквозь, точно может оценить его практическую подготовку и вообще способность командовать кораблем и людьми. Надеяться здесь на везение или еще на что-то не приходится.
Затем идет защита своих "претензий на владение кораблем" у флагманских специалистов, то есть офицеров штаба и командования соединения. На этом этапе офицер подвергается наиболее тщательной теоретической, специальной, технической проверке. Каждый флагманский специалист — большой знаток своей специальности, и корабельных офицеров он достаточно хорошо знает, их слабые и сильные стороны. Так что проскочить наудачу и у него тоже не удается.
Сколько всяких драматических и комических случаев по этому поводу знает флот! И обостряются отношения, и ссорятся друзья, и порой рушится чья-то командирская карьера... Но, наверное, ни в чем не проявляется на флоте большей скрупулезности, принципиальности, как при оценке готовности офицера к исполнению командирских обязанностей. За этим стоит традиционное понимание военными моряками огромной, мало с чем сравнимой ответственности за доверие управлять кораблем — самостоятельной и очень мощной боевой единицей флота. К тому же весьма дорогостоящей, особенно если это современный атомный корабль.
Для убедительности достаточно привести такие цифры. Постройка одной атомной ракетной подводной лодки типа "Огайо" с ракетным комплексом "Трайдент" обходится США в сумму, равную стоимости квартир для 2 миллионов человек. В 1989 году агентство Рейтер отмечало, что ВМС США вынашивают планы строительства 30 новых ударных подводных лодок "Сивулф", каждая из которых обойдется в один миллиард долларов.
Последняя ступень на пути к получению допуска к самостоятельному управлению кораблем — флотская комиссия во главе обычно с первым заместителем командующего флотом. Здесь оценивается весь комплекс командирских качеств.
Конечно, каждый командир корабля должен стремиться подготовить как можно лучше, качественнее своих офицеров к самостоятельному управлению кораблем. Не для облегчения своей командирской службы — ее ничем не облегчишь, — а для создания запаса прочности в самом ответственном — командирском звене.
Еще капитан-лейтенантом Столяров заслужил право носить командирскую лодочку — "Нагрудный знак командира подводной лодки". Престиж этого знака на флоте очень велик.
Примечательно, что командирская лодочка была учреждена в Военно-Морском Флоте приказом народного комиссара ВМФ адмирала Н. Г. Кузнецова во время войны, 12 июля 1942 года, когда героизм, мастерство, мужество командиров-подводников получили большую известность в наших Вооруженных Силах, в стране.
С января 1961 года право ношения нагрудного знака получили старшие помощники, помощники и заместители командиров по политической части после допуска их установленным порядком к самостоятельному управлению подводной лодкой, а также офицеры, занимающие должности командиров БЧ-5, с момента допуска их к самостоятельному управлению боевой частью. И таким образом, право ношения знака командира получили не только офицеры, которые не являлись командирами кораблей, но и многие из тех, кто никогда в последующем не становился командиром. Последнее и объяснимо, так как среди "кавалеров" этого знака оказывались люди некомандирского профиля.
Престижность высокого знака, естественно, упала, а труд командира и его высокая единоличная ответственность за корабль, экипаж по форме размывались, хотя по существу объем служебных обязанностей оставался прежним. Мы считали это неправильным и в конце концов ликвидировали несправедливость, оставив знак командира подводной лодки только у командиров подводных лодок, как и было с самого начала.
Еще интереснее складывалась судьба знака для командиров надводных кораблей. Такого знака в нашем флоте никогда не было, что вызывало много нареканий со стороны командиров-надводников. И, на мой взгляд, сетования эти были справедливыми.
Во время командования Северным флотом я начал обращаться к вышестоящим инстанциям с просьбой решить по справедливости этот вопрос. Но безрезультатно. Только в 1987 году наконец был учрежден знак "Командир корабля" с изображением подводной лодки — для подводников и с изображением надводного корабля — для надводников.
... Плавал с нами Лев Николаевич около двух лет. И как ни жаль было расставаться с отличным офицером, но я чувствовал, что ему по плечу более высокая должность. А новые атомоходы все приходили и приходили на флот, и спрос на подготовленных, грамотных, опытных офицеров-атомников становился все ощутимее. Кроме того, не в моих правилах было, да и оставалось всегда, по каким-либо причинам искусственно сдерживать рост перспективных офицеров, адмиралов. Короче говоря, "подарил" я своего помощника командиру одного из атомоходов капитану 1 ранга О. Б. Комарову. Назначили к нему Столярова старпомом. И это очень нужно было кораблю.
Дело в том, что Олег Борисович Комаров принял командование атомоходом сразу после окончания Военно-морской академии и относился к весьма немногим командирам с академическим образованием. Он, конечно, имел хорошую теоретическую подготовку, но пришел к нам на соединение, когда мы уже имели сравнительно большой опыт службы на атомоходах. Я говорю "сравнительно большой", потому что в то время, на заре становления атомного подводного флота, опыт приобретался очень быстрыми темпами, в короткие сроки. Это объяснялось различными причинами, но прежде всего тем, что многое в освоении атомоходов делалось впервые и подчас никто (даже светила нашей науки) не мог заранее дать на некоторые практические вопросы однозначные ответы.
Итак, несколько слов об экипаже корабля, на который Столяров был назначен старшим помощником командира. Экипаж только проходил становление, и давалось оно трудно. Первое время после своего ухода от нас Лев Николаевич частенько заглядывал ко мне излить душу по наболевшим вопросам: то со стрельбами не ладилось, то на выходе в море случалась какая-нибудь неприятность... Конечно, это не способствовало укреплению авторитета экипажа, болезненно переживалось подводниками.
Как мог, я стремился помочь командиру и молодому старшему помощнику — то советом, то практическими рекомендациями в торпедной подготовке, то подключением наших специалистов к подготовке их корабля в море. Но главное, что я старался внушить Льву Николаевичу и в чем уверен был сам, — неудачи, беды и различные "залипухи", как мы тогда говорили, происходят от недостаточной подготовки личного состава, от нечеткости организации службы на корабле, от слабой сплоченности экипажа. В этих условиях сникают даже самые энергичные люди, теряют интерес к делу, а борьба за честь корабля, за его доброе имя во многих звеньях утрачивается, превращается в абстрактный лозунг. В конце концов и Комаров, и экипаж нашли себя, определились в соединении, получили необходимое признание. При этом Столяров сумел сыграть значительную роль в становлении корабля. Вскоре после этих событий меня послали на учебу в Военно-морскую академию, в Ленинград. Ушли на какое-то время на второй план привычные флотские заботы. Лодку я сдал своему старшему помощнику капитану 3 ранга Павлову. И, как мы шутили, попал в ситуацию, когда имел в подчинении из материальной части лишь авторучку, а из личного состава — жену и дочь, полностью включившись в новую для меня обстановку учебы. Это был 1962 год. Я попал в четверку первых командиров атомных подводных лодок, посланных в академию.
Три года в Ленинграде промчались быстро. Конечно, поддерживал постоянную связь с нашим кораблем, с соединением, интересовался состоянием дел, судьбами своих бывших сослуживцев, Радуясь их успехам, огорчаясь, когда случались неприятности. После окончания более всего боялся попасть не туда, откуда ушел, не вернуться к делу, которое захватило. Но судьба оказалась благосклонной: вернулся начальником штаба соединения, из которого ушел. И что самое интересное, мне пришлось принимать дела от капитана 1 ранга Комарова, который с этой должности убывал на повышение в Москву. А Лев Николаевич Столяров представился мне уже как командир одного из атомоходов соединения.
Сам этот факт говорил о том, что и Комаров и Столяров сумели переломить не совсем удачный поначалу ход событий на своем корабле и их личная деятельность была высоко оценена командованием: обоим было оказано доверие, выразившееся в назначении на новые должности.
Для Столярова это доверие не закончилось назначением командиром атомохода, а явилось прелюдией к главному событию его жизни — к участию подводной лодки, которой он командовал, в первом групповом подводном переходе с Северного на Тихоокеанский флот южным путем. Путем, которым советские атомники еще не ходили.
Рассказывая здесь о первых командирах советских атомоходов, я недаром подчеркиваю особенно их умение применять оружие. Без этого не может быть настоящего командира-подводника. И флот, подбирая офицеров на столь ответственные должности, при всех прочих качествах, непременно самое пристальное внимание обращал и должен обращать на эту сторону вопроса. В руках не умеющего мастерски использовать оружие командира атомная подводная лодка превращается всего лишь в дорогостоящую мишень.
Помню, как вскоре после назначения меня командующим Северным флотом в 1977 году и заслушивания на коллегии Министерства обороны я был приглашен на беседу к министру обороны СССР Маршалу Советского Союза Д. Ф. Устинову.
Дмитрий Федорович принял меня тепло, поинтересовался, на какие проблемы в боевой готовности флота я намерен обратить особое внимание.  И, как бы продолжая строгий и неприятный разговор на коллегии, закончил так:
— Нас серьезно беспокоит тактическая и огневая подготовка командиров подводных лодок и надводных кораблей. Особенно торпедная и ракетная. Мы ждем реальных и ощутимых сдвигов в этих вопросах на флоте.
Я разделял обеспокоенность министра обороны и, как это ни было неприятно, сказал ему об этом.
— Вот и хорошо, Владимир Николаевич, что вы это правильно понимаете, — улыбнулся Дмитрий Федорович. — Работайте, а года через два мы вновь основательно проверим флот, и уж тогда не взыщите.
Дело в том, что летом 1977 года Северный флот был подвергнут инспектированию Главной инспекцией Министерства обороны. И, к нашему стыду, результаты инспектирования, мягко говоря, оказались неважными. Особенно неудачно прошли ракетные и торпедные стрельбы, которые фактически были завалены. А они-то и определяют лицо флота, или, говоря военным языком, боеготовность его.
И вот теперь я четко представлял свою перспективу: через два года повторный строгий экзамен, который провалить нельзя ни с точки зрения смысла нашей службы вообще, ни с точки зрения повторной инспекторской проверки флота в частности. С тем и возвратился на флот.
Два года — и много, и мало, но больше нам не дано было. Предстояло, не теряя времени, самокритично, с предельной тщательностью разобраться в причинах неудач, разработать в короткие сроки эффективные меры резкого улучшения качества учебы. Надо было зажечь и поднять тысячи людей, многочисленные коллективы на самоотверженный труд в деле повышения боеготовности флота.
Собрал членов военного совета флота и без надрыва и драматизации, но очень критично и строго оценил ситуацию, в которой оказался флот. Самокритично и тщательно мы рассмотрели состояние дел по всем направлениям боеготовности и очень конкретно по каждому роду ВМФ. Нам, членам военного совета флота, нужно было прежде всего быть едиными в правильной оценке ситуации, а это даже в таком небольшом кругу оказалось не так просто. Некоторые пытались расценить сложившееся положение как невезение, неудачное стечение обстоятельств...
Естественно, что меня, как командующего, такие оценки не устраивали, ибо они все как-то смягчали, сглаживали, успокаивали. И на более широкий уровень флотской общественности с этими оценками выходить было нельзя. В конечном итоге мы пришли к объективному и единственно верному выводу в оценках, что позволило военному совету наметить конструктивные направления деятельности.
Подобные обсуждения пришлось делать на каждом объединении и соединении флота, в каждой части и службе флота. К этим обсуждениям мы тщательно готовились, проводили их убедительно и доказательно. Мы придавали этим обсуждениям решающее значение, так как совершенно определенно считали, что без таких объективных оценок невозможно переходить к следующему этапу работы — к выработке и внедрению конкретных мер, направленных на преодоление отставания в подготовке сил флота, а в этом процессе должен участвовать не только военный совет и штаб флота, но весь флот. В таком подходе мы видели успех.
В дальнейшем штатный уровень таких разборов понижался, количество должностных лиц, включившихся непосредственно в эту работу, непрерывно увеличивалось. То есть переоценкой состояния дел был охвачен весь флот. А члены военного совета флота, командующие объединениями тщательно руководили этой работой, бывая на каждом таком разборе до корабля включительно. Мы добились во всех коллективах флота объективной оценки каждого корабля, части, подразделения, оценки деятельности каждого на порученном участке работы, от адмирала до матроса. И никто не мог быть исключен из этой оценки ни по должности, ни по званию, ни по прежним заслугам.
В то же время по всем видам подготовки были созданы группы специально подобранных людей из лучших специалистов флота, творческих и инициативных, авторитетных и компетентных. В задачу каждой такой группы входило требование тщательного анализа природы недостатков в подготовке (специальной, тактической, огневой и других) и разработка конкретных предложений по их совершенствованию. Предложения докладывались командующему флотом для их утверждения и реализации. К этой работе мы подключили институты и учебные заведения ВМФ.
Группы получали полную моральную и материальную поддержку, действовали чрезвычайно оперативно, напряженно и, я бы сказал, с вдохновением.
Со временем эта волна борьбы за новое качество подготовки флота захватила буквально всех. Каждый мог предложить полезное, реальное, при этом был уверен, что его предложение не только будет немедленно рассмотрено на самом высоком уровне, но и в кратчайший срок внедрено, а автору будет дан благодарственный ответ.
Мне не описать и малой части этой работы. Можно сказать только, что те направления в подготовке сил, которые были разработаны и внедрены в то время на Северном флоте, нашли свое применение потом практически на всех флотах, а некоторыми из них мы пользуемся в ВМФ и сегодня.
Как и всем членам военного совета, мне в это время много приходилось ездить по частям и соединениям, встречаться с личным составом, постоянно выходить в море. Это был счастливый период в моей жизни: я не встречал ни равнодушных, ни безучастных людей. Они проявляли настоящую ответственность за все, что происходило на флоте. И я приобретал все большую уверенность в успехе дела, которым мы занимались. Эта уверенность ничего общего не имела с самомнением, ибо она питалась знанием реальной обстановки и практическим энтузиазмом людей.
В работе время летит быстро. И два года, данных нам министром, промелькнули даже слишком быстро. А Устинов слов на ветер не бросал. В назначенный срок на флот прибыла инспекция во главе с Маршалом Советского Союза К.С.Москаленко, и... началось. Можно было привести много примеров из тридцатисуточного периода инспектирования флота. Вот один из них.
Много хлопот и переживаний доставляли нам ракетные стрельбы зенитными комплексами надводных кораблей по ракетам-мишеням. Но в ту инспекцию они шли хорошо, даже очень хорошо: ни одного "завала", как говорят на флоте, не было.
Венцом этих стрельб явилась одна, специально спланированная представителями инспекции в очень сложной тактической и помеховой обстановке, на грани технических возможностей комплекса. Ее выполнял один из наиболее подготовленных в то время кораблей соединения, которым командовал вице-адмирал В. И. Зуб. Это был большой противолодочный корабль   «Маршал Тимошенко».
Он выполнил стрельбу блестяще. Но случилось так, что Кирилл Семенович на ней не присутствовал, так как решил слетать на Новую Землю и не успел вернуться. С возвращением ему доложили о результатах стрельбы, и он их утвердил. Но нужно было знать маршала, чтобы понять его следующее заявление:
—  Оценку утверждаю, но эту стрельбу проведем еще раз, так как я на ней не присутствовал и верю на сто процентов только в то, что видел сам.

Окончание